ПРАЙМ КРАЙМ vip22.03.2020 13:51
Вернувшись в камеру, я почувствовал тяжелую руку на плече.
— По-каковски ты говорил?
— По-польски.
— Пошли ко мне, побеседуем. — У человека было красное, рябое лицо, лоб пересекал глубокий шрам. Он был лыс, с большими голубыми глазами и маленькими седыми усиками. Одним быстрым движением он взлетел на верхние нары, рядом с хулиганами, и сказал: — Залезай. Они тебе ничего не сделают.
Я повиновался. Пятеро уголовников постарше лежали вдоль стены в ожидании ужина.
— Куда глаза пялишь? Еды, что ли, не видел?
Я не отдавал себе отчета, что смотрю на них, и не знал, что ответить.
— Я из «Буреполома», — сказал я, пытаясь переменить тему.
— Значит, ты выжил, чего не скажешь об одежде, — заметил один из них
— Куда направляешься? — спросил лысый.
— Не знаю. Без разницы.
— Разница будет, когда ты туда попадешь, — сказал лохматый урка грубым голосом. — Может, ты и пережил «Буреполом», но есть места похуже. Молись, чтоб не попасть на Колыму.
— Никогда о ней не слышал, у меня десять лет, так что все равно, где погибать.
— Когда попадешь туда, станет не все равно.
— Небось в университете учился, раз несешь такую чушь, — сказал молодой урка.
Лысый снял рубашку. Татуировка покрывала его бледные, но мускулистые руки, спину и грудь. Клубок змей обвивался вокруг шеи, спускаясь к соскам, как норковая горжетка.
— Дайте ему хлеба и лярда. Миша, подвинься, дай ему сесть. Почему этот мужчина — определенно главарь шайки — так дружелюбен со мной? Я чувствовал себя не в своей тарелке, но Миша дал мне хлеба с лярдом, и я начал жадно есть. Урки обычно не делятся хлебом с чужаками. Еда — очень важный ритуал уголовников, и я слышал, что, если кому-то разрешают есть из своей миски или дают откусить от своей пайки, это означает, что его приняли в шайку. В бараках и тюрьмах они жили совершенно обособленно, держались вместе, питались вместе, играли в карты и рассказывали анекдоты. Главарь шайки назывался паханом. Его приказы значили больше, чем приказы конвойных. Определенно этот лысый с седыми усами был паханом, но с какой стати он пригласил меня есть вместе с ними?
— Эти ребята отлично тебя сделали. Тебе известно, что они жульничали?
— Я думал, они честно играют.
Он громко захохотал. Его парни смеялись так же громко.
— С таким пижоном, как ты, честность не требуется. Ты просто сосунок в своем исподнем, но проигрыш ты принял как мужчина. Ты играл, пока тебя не раздели догола. У тебя твердый характер — мне это нравится. Но будь осторожней с урками, особенно с молодыми.
Он поджал ноги калачиком, взял кусок хлеба и намазал его лярдом. Покончив с едой, он прикурил от армейской зажигалки, несколько раз затянулся и пристально посмотрел на меня.
— Расскажи о капиталистическом мире. Я никогда не был заграницей. Все, что я читал и слышал, — что простой народ голодает, а буржуи благоденствуют. Я вижу, ты не из бедной семьи — может, ты учился в университете?
— Я был в Варшавском университете, — ответил я. — Два года. Я хотел стать писателем.
— Тогда расскажи, как ты жил в столице Польши, — сказал пахан.
— В Варшаве я был студентом, жил совсем не роскошно. Но моя семья жила хорошо. Не скажу, что мы были богатыми, но у нас было семь комнат с двумя вестибюлями, конюшня, большой фруктовый сад и две собаки.
— Что ты несешь? — спросил мужчина с набитым ртом. — Семь комнат для одной семьи?
— У моего отца был медицинский кабинет, а у меня с братом и сестрой — по отдельной комнате. У меня была лошадь, а когда мне исполнилось пятнадцать, отец подарил мотоцикл.
— Чепуха, — проворчал кто-то у стены.— Никто так не живет.
— Твой отец миллионер, — сказал пахан, которого звали Рябой.
— Нет, он зубной врач во Владимире-Волынском. Мы жили, как все.
— Расскажи еще о вашей «обыкновенной жизни».
— Каждый год на каникулах мы ездили в горы или на море.
— Это ты видел в кино, — сказал один. — Все это сплошное вранье.
— Нет, я ему верю. — Рябой испытующе посмотрел на меня, словно размышляя над моими словами. — Но я уверен, что его папаша был миллионером.
— Конечно, не все жили так, как мы. Но никто не голодал. — Я помолчал, не желая возбудить в них зависть. — Были и бедные. Богатые и бедные.
— Нет справедливости для всех, — понимающе сказал Рябой.
— А как в Польше с продуктами? Наверное, вы хорошо питались? — заинтересовался какой-то урка, не переставая жевать.
Если я чему-то научился, общаясь с преступниками, то тому, что не нужно говорить о еде. Описания трапез возбуждали огромное недоверие, вызывали жаркие споры и превращали любопытство во враждебность. Поэтому я решил рассказать о воображаемом варшавском ресторане, где мне всегда хотелось побывать. Я мечтал пойти в элегантный ресторан, в модном сером костюме с желтой розой в петлице. Мне хотелось пить французское шампанское и прикуривать папиросы от бумажных рублей. Правду сказать, моя «ночная жизнь» ограничивалась рестораном на первом этаже нашего дома. Но для рассказа было достаточно.
— В старой части Варшавы есть ресторанчик под названием «Синий бархат», — начал я. — Я ходил туда каждый вечер — слушать музыку и танцевать. Там был отдельный столик, за ним сидели женщины, их можно было пригласить на танец, купить им выпить или поужинать с ними. Они были молодые и красивые...
— Шлюхи! — крикнул один урка. — Скажи, какая разница между порядочной и шлюхой?
— Клянусь, они были абсолютно порядочные. Славные девушки.
— Чудные, красивые девушки, которых можно пригласить выпить или в койку! Мы что, только что на свет родились?
— Вы знаете, о чем говорите, — сказал я, не желая спорить. — Я просто сказал, что их дело было привлекать одиноких мужчин в ресторан. Я не знаю, чем они занимались потом.
— А возраст?
— Двадцать, двадцать пять. Не знаю точно. Молоденькие, стройные, изящные, с приятными улыбками. В длинных облегающих платьях, шелковых, с большим вырезом. С такими манерами, будто они из хороших домов.
— Если заплатить, как следует, они бы легли со мной.
— Никто с тобой не ляжет, — прервал Рябой. — Нужно уметь обращаться с такими женщинами, а ты не умеешь.
Возбужденный их интересом, я сочинил трагическую историю о юной танцовщице, которая забеременела, была изгнана семьей и покончила с собой. Пока я плел эту историю, камера затихла. Прекратились грубые разговоры и споры. Даже обыгравшие меня урки сгрудились у нар и слушали. Я сочинял так долго, как мог, стараясь обойтись без особо живописных деталей и возвышенных фраз, опасаясь потерять внимание уголовников. Когда я закончил, Рябой похлопал меня по спине:
— Писатель! Настоящий человек! С этого момента — ты мой личный гость, приходи закусывать. Ваня, — позвал он молодого урку, обжулившего меня, — отдай ему барахло. Все! И не тронь его еду.
На следующее утро Рябой спросил:
— Где моя Шахерезада?
Я взобрался на нары. Меня приветствовали как закадычного друга. Рябой даже пожал мне руку.
Я выдавал одну историю за другой, а Рябой заботился о том, чтобы меня не забывали кормить. Я чувствовал себя королем.
Когда стало известно, что меня переводят в свердловскую тюрьму, Рябой дал совет: «Если будут сложности, назови мое имя. Бандиты меня знают. Моя профессия — медвежатник». (Из книги Я.М. Бардаха, К.Глисона "Человек человеку волк : Выживший в ГУЛАГе").
Упомянуты:
Учреждение: СИЗО-1; Екатеринбург.