ПРАЙМ КРАЙМ vip25.10.2017 23:43
Поздно вечером он вернулся на работу мрачнее тучи в сопровождении нескольких сотрудников. Кабинет тут же заполнился работниками милиции. Не вынимая изо рта сигареты, стоя, он внимательно выслушал новую информацию. Уже был арестован подельник убийцы, бывший вор Шалва Тохадзе, неоднократно судимый мужчина лет шестидесяти, которого друзья любовно звали Шалико. Человек семейный, он последние десять лет вел честную жизнь, пользовался доверием и уважением среди соседей и знакомых, но не забывал и старых приятелей и не избегал общения с ними.
Камеры предварительного заключения были полны свидетелями убийства в ресторане. В кабинет начальника милиции то и дело входил молодой следователь, почтительно приближался к горестно задумавшемуся Джамлету, что-то шептал ему на ухо, внимательно выслушивал его указания, произносимые вполголоса, и покидал кабинет, деловито покачивая головой.
Кабинет следователя находился в конце коридора, а окна выходили во внутренний двор милиции. У стола, опустив руки, сидел Шалико, из нижней губы у него сочилась кровь. Время от времени он подносил руку к груди и делал глубокий вдох. Вокруг крутились два здоровенных парня, бросавшие на него ястребиные взгляды, а стоило следователю недовольно посмотреть в его сторону, как они набрасывались на несчастного и принимались нещадно избивать его. Ну, а когда следователь вставал из-за стола и удалялся в кабинет начальника, для молодых здоровяков-милиционеров это значило: пока я веду переговоры c начальством, как следует обработайте этого строптивца. Шалико пора было бы образумиться, не то визиты следователя к начальству могли повторяться до бесконечности.
– Этот надувала, батоно Гела, корчит из себя невинную овечку! – раздраженно произнес один из легавых, когда следователь возвратился в кабинет, и грязно выругался в адрес избиваемого.
Следователь опустился в свое кресло и, облокотившись о стол, щурясь уставился на Тохадзе.
– Убили ангела, а не человека, а ты тут блатного из себя изображаешь? – саркастически скалясь, процедил он, и с показным сожалением покачал головой.
– Я тут ни при чем, батоно! Я не вставал из-за стола, и откуда мне знать, что происходило во дворе? – отвечал Шалико, проводя пальцем по рассеченной губе и с трудом сглатывая слюну.
– Ах, не знаешь?! Не знаешь, что Гури Заридзе убил Гигу Мелкадзе?! – повысил голос следователь, вызывающе уставившись на Тохадзе, озадаченного его яростью. – Значит, ты понятия не имеешь, что Заридзе поднял в ресторане хибиш и стал приставать к молодым людям за соседним столиком, разворотил все на нем, а затем избил и повара, и когда Гига стал его утихомиривать, Гури оскорбился и пригрозил ему: плюнь мне в лицо, если этой ночью ты заснешь в своей постели! И вышел вон. Так ты впервые слышишь об этом? – метали искры гнева глаза следователя.
Тохадзе молчал, прекрасно, конечно, понимая, чего от него хотят. Сознавая безвыходность своего положения, в отчаянии хмурил густые брови и растерянно поглядывал на следователя.
Гела отошел от стола и, обернувшись к злорадно ухмылявшимся громилам, глухо приказал:
– К начальнику его!
Перед дверью кабинета Джамлета сотрудники оперативной службы на мгновение замешкались, потом один из них открыл дверь и исчез в продымленной комнате. За дверью воцарилась тишина...
Через какое-то время легавый возник на пороге и сделал знак своему коллеге: вводи, мол. Шалико грубо подтолкнули к приставленному к массивному письменному столу начальника небольшому столику. Стулья были убраны. На первый взгляд Джамлет выглядел спокойным, но от внимательного глаза не могло укрыться его внутреннее напряжение – казалось, он сидит на мине, и Бог знает, когда она взорвется. Его коллеги, как судьи, сидели на стульях, приставленных в ряд к стене, и расстреливали глазами замершего посреди комнаты обвиняемого. Молодые легавые, убрав руки за спину, встали у дверей. Напуганный, изрядно поколоченный Тохадзе едва держался на ногах. Он жалостливо озирался вокруг, как бы в поисках утешения. Под конец взгляд его остановился на начальнике, а на лице отразилось искреннее сочувствие. Тохадзе бессильно поник головой.
– Куда делся Ладо Готадзе, приятель этого подонка Заридзе? – прервал, наконец, молчание Джамлет, метнув на подозреваемого острый, как бритва, взгляд.
Шалва пожал плечами, расстроенный тем, что ему действительно не известно, где находится Готадзе, затем обвел глазами всех присутствующих, как бы убеждая их поверить ему.
–Ты все прекрасно знаешь, твою мать! – проревел Гулбани и, подскочив к понурившему голову Тохадзе, нанес ему такой силы удар по затылку, что тот рухнул на пол.
Зазвонил телефон. Джамлет и не подумал снять трубку. Он равнодушно смотрел на окруживших Тохадзе милиционеров. А тот, скрючившись на полу, горько стонал: “Ну, при чем тут я?!” – “При том, при том, твою мать!” – зыркнул на него начальник сыскного отдела, от души пнув ногой. Тохадзе потерял сознание.
Джамлет встал и сделал подчиненным знак убрать его.
Избитого Тохадзе специально протащили мимо камер предварительного заключения, явно намекая временно задержанным свидетелям, что строптивых ждет та же участь.
Той ночью все въезды-выезды из города заняли сторожевые отряды, все квартиры, куда согласно поступившей информации мог заявиться Заридзе, основательно обыскали, все машины останавливали – проверяли багажники.
Джамлет в сопровождении нескольких сотрудников только на рассвете покинул здание милиции и приказал шоферу ехать к родственникам, которых постигло такое горе. Две машины последовали за ним.
Раннее весеннее солнце медленно высвечивало окрестности. В высоком безоблачном небе летел военный самолет, оставляя за собой вспененный след. Временами был слышен лай беспричинно раздраженных дворовых собак.
Джамлет вынул из пачки сигарету, прикурил от своего же окурка и, выйдя из машины, вошел в открытые ворота, даже не взглянув в сторону своих оставшихся в машинах сотрудников. Тяжелым шагом миновал длинный двор и подошел к дому, откуда доносился горький плач. При виде бицолы , причитающей на груди покойника, самообладание оставило его, он заплакал, как малое дитя, и, подойдя к гробу, прижал к груди обезумевшую от обрушившегося на нее несчастья женщину. В комнату вошла невестка, и долго были слышны лишь горькие рыдания мужчины и двух женщин. Потом Джамлет откинул край савана, провел рукой по окоченевшему лицу двоюродного брата, нагнувшись, поцеловал его в лоб и произнес: “Клянусь, я расквитаюсь с твоим убийцей”.
Эта угроза жаждущего мести мужчины глухо прозвучала сквозь надрывающие душу женские всхлипы.
К вечеру Шалико Тохадзе привели в кабинет следователя и велели снять обувь, предварительно включив во всю мощь радио. Он потерял всякую способность к сопротивлению. Ступни его ног просунули сквозь прутья спинки стула. Здоровенный милиционер уселся верхом ему на колени и прижал к сиденью. Второй, вооружившись резиновой дубинкой, нанес сокрушительный удар по пяткам. Били до тех пор, пока он не потерял сознание, потом втащили в камеру и бросили на нары – не поумнеешь, прибьем, как собаку, – буркнули презрительно и хлопнули дверью. Пятки горели. Стоило спустить вниз вздувшиеся ступни, как тут же приходилось подбирать их, словно обжегшись кипятком.
Тохадзе многое пришлось пережить, но сейчас было уже не то здоровье. Хоть в последнее время он и жил в согласии с законом, прошлого ему не простили, и не было на этом свете никого, кто бы мог заступиться за него. Этот небольшого роста, тщедушного сложения, но сильный духом мужчина никогда не оказывался в подобной ситуации: его побуждали дать показание, подтверждающее умышленное убийство Мелкадзе, утверждать, что Гури угрожал Мелкадзе, а о том, что тот жестоко оскорбил его, помалкивать (и о том, что с приятелями безжалостно избил его – тоже ни звука). Иного выхода Тохадзе не видел: он должен был пожертвовать либо Заридзе, либо собой.
Ему жаль было и Гури, и Гигу. Убийство, считал он, самое последнее дело, ему нет оправдания. Сейчас его нервировало только то, что он попал в такой переплет. Все же он не осуждал Гури и не мог прийти к соответствующему выводу. Внутренне сочувствовал ему, знал о его прошлом. И мерзость, в которой его обвиняли, всегда вызывала в нем отвращение. Сколько раз он во всеуслышание говорил, не надо повторять чужую белиберду и тем самым чернить имя достойного человека. Он знал Заридзе давно, не терял его из виду. Когда злые языки стали распространять в искаженном виде случившееся в Авчальской колонии для несовершеннолетних, он сразу заступился за Гури и морально поддержал его.
Между прочим Гига Мелкадзе был одним из тех благожелателей, кто не сомневался в порядочности Заридзе, он жалел его, часто помогал ему. А скомпрометированный Гури, получивший страшную душевную травму, в полный голос заявил: если кто-то осмелится хотя бы намекнуть мне на эту паскудную сплетню, живым от меня не уйдет. Мелкадзе знал об этой угрозе, да и сам не прощал тех, кто распространял позорящие Гури слухи, но в тот день словно бес в него вселился, помутил ему разум, и он обозвал его – зазря подставился под пулю.
Никто не дал бы Шалико возможности сказать правду – нельзя жить в этом городе, имея во врагах начальника милиции. Его забьют до смерти, а потом спишут, как списывают на ферме скотину, задранную зверем. В три дня он поседел, одряхлел. Боялся не столько смерти, сколько утраты своих убеждений, угрызений совести. Совершенно обессиленный, не смог бы даже наложить на себя руки в этой камере. Как-нибудь надо выбраться отсюда живым, последнее слово останется за ним, в крайнем случае он смоет с себя позорное пятно. Чего бы это ни стоило, надо освободиться хоть на время от физических и душевных мук – перевести дух.
Всю ночь он провел в мрачных размышлениях. Опухший от побоев, голода и бессонницы, едва волочил ноги по камере. Утром его доставили к следователю для очередной порции пыток. Он рухнул на стул, как подкошенный, съежившись, уставился в пол, выглядел таким одуревшим, что, взорвись перед ним бомба, и ухом бы не повел.
Гела Асанидзе сделал знак конвоиру – оставь, мол, нас одних, – потянулся за протоколом и обратился к подозреваемому:
– Если уж убивать, то, в первую очередь, следовало убить того, кто способствовал распространению этой сплетни. А этот неблагодарный пролил кровь ангела! –выразительно произнес он слово “ангел” и после небольшой паузы мягко добавил: – Тохадзе, тебя знают, как честного человека, ты что, не собираешься поступать, как того велит твоя репутация?
При слове “честный” Шалва тяжко вздохнул, поднял голову и посмотрел следователю прямо в глаза. На его губах играла ироническая улыбка. Не произнеся ни слова, он лишь с сожалением качнул головой в знак согласия.
– Стало быть, начнем! – оживился Асанидзе и, проявляя признаки беспокойства, стал быстро заполнять начало протокола. – Тебе сейчас наверняка не до писанины, лучше рассказывай, а я запишу, – деловито добавил он, удобно устраиваясь в кресле.
Тохадзе безмолвствовал, как парализованный, будто ему было все равно. Следователь начал вместо него:
– Ты, Заридзе, Ладо Готадзе и некто Чаидзе из Батуми отправились за город. Приблизительно часа в три вы сели за столик в ресторане “Гурия”. Заказ делал Заридзе, так ведь? – с улыбкой спросил Асанидзе и, не дожидаясь подтверждения Тохадзе, продолжал писать под собственную диктовку. – Рядом с вами гуляла молодежь, а за перегородкой кутил Гига Мелкадзе с друзьями, который в знак уважения к Заридзе прислал вам шампанское. Неожиданно на ваш стол упала пробка, отлетевшая от столика, за которым сидела молодежь... Так? – снова cпросил следователь, исподлобья взглянув на задумавшегося Тохадзе. – Гури возмутился, побранил молодых, потом встал и вызвал одного из них во двор. Когда парень, чуть не плача, вернулся в зал ресторана, за него заступился повар Роланд Муджири. Гури выругал повара и ударил его по лицу. По-моему, это все произошло на твоих глазах, не так ли? Скандал достиг ушей Гиги, он обеспокоился, извинившись перед сотрапезниками, встал из-за стола и подошел к Заридзе, как близкому человеку, по-дружески что-то сказал, посоветовал успокоиться и позаботиться о своих гостях. Гури взъярился, дружеский совет принял как нагоняй, почему-то посчитал себя оскорбленным и стал грозить Мелкадзе: плюнь мне в лицо, если этой ночью ты заснешь в своей постели! Между прочим, эти слова подтверждает и Муджири, – подняв голову, отметил следователь и вернулся к протоколу. – Заридзе в гневе покинул ресторан, где-то раздобыл огнестрельное оружие и, вернувшись, тремя выстрелами уложил Мелкадзе на месте. Ты узнал об этом от других, никто не утверждает, что ты был свидетелем убийства, – успокоил следователь подозреваемого и улыбнулся ему, как если бы выиграл у него партию в шахматы.
Приложив шариковую ручку к губам, Асанидзе перечитал написанное – не упущена ли какая-нибудь важная деталь – и, довольный, обратился к “допрашиваемому”:
– А теперь, друг мой Шалико, распишись в том, что показания твои верны! – подвинул к нему листок и указал пальцем, где следует расписаться.
В течение всего этого времени Тохадзе не проронил ни звука. Происходящее казалось ему ирреальным. Неважно, кому он подпишет смертный приговор – самому себе или кому-нибудь другому. Тряхнув головой, он уставился на следователя пустыми глазами, какое-то время, не мигая, смотрел на него, потом дрожащей рукой взял ручку и приписал в конце протокола несколько слов. Окончательно придя в себя, встал и, как человек, избавившийся от бремени, бросил довольному своей работой следователю:
– Кажется, я свободен!
– Свободен, Тохадзе, свободен... Но домой пойдешь с наступлением ночи!
Шалико, как побитая собака, плелся по неосвещенной стороне улицы, прячась от света фар редких машин то за деревом, то за электростолбом, и казалось, хотел скрыться от всего рода человеческого. Коротким путем дошел до дома, воровски, неслышно открыл калитку, прошел мимо балкона двухэтажного дома и тенью возник перед окном спальни. Долго смотрел на лежащих рядом детей, надежду его старости, и женщину, сидевшую там же, у стола, занятую рукоделием, но, похоже, настороженно прислушивающуюся к тишине, так как при малейшем шуме со двора она вскидывала голову и застывала с печальным выражением на лице. Шалико несколько раз провел ладонью по вспотевшему стеклу, словно прощаясь с родными ему людьми, и исчез в темноте.
За домом стоял небольшой деревянный флигель, где хранились хозяйственный инвентарь и тысяча мелочей, необходимых в доме. Шалико тихо отворил дверь, зажег спичку, снял со стены веревку, свернутую кругами, не спеша нашел ее конец, сделал петлю, придвинул ногой чурбан, поставил его под середину швеллера, встал на него и привязал веревку к перекладине. Замер на мгновение, глубоко вдохнул ветерок, ворвавшийся в отверстие на крыше, накинул на себя петлю, тяжко вздохнул, опрокинул ногой чурбан и повис... Перекладина тяжело поскрипывала.
Ранним утром начальнику милиции сообщили о самоубийстве Тохадзе. Ни один мускул не дрогнул на его лице. Он встал из-за стола и подошел к окну. Некоторое время внимательно разглядывал прохожих, словно искал среди них убийцу своего двоюродного брата. В это время зазвонил телефон, он вернулся к столу и наклонился к трубке... (Отрывок из романа Мераба Шатири "Свидание с палачом")
Учреждение: ИТК-34 Авчала; Тбилиси.