7796

Собеседник

Об этом мечтает большинство постояльцев спецдома для особо опасных рецидивистов

Поселок Зеленый Мыс расположен километрах в пятидесяти от Новосибирска. Свежий воздух, огромные сосны, белки на деревьях — будь все это неподалеку от Москвы, предприимчивые люди наверняка построили бы здесь дорогой дом отдыха или дачный поселок для богачей. Однако в Зеленом Мысу находится заведение, где красивой жизнью даже и не пахнет, — интернат для ООРов (особо опасных рецидивистов), так называют его в поселке. Официально — Бибихинский специальный дом-интернат. Здесь живут люди — мужчины и женщины, — отсидевшие на зоне по десять, двадцать, тридцать, сорок лет. Они живут здесь, потому что больше негде...

«Иногда так и хочется, чтоб новый срок дали»

 Местным рекордсменом был вор в законе Силич. Он отмотал на зоне 56 лет из своих восьмидесяти. Умер три года назад, о чем сотрудники интерната до сих пор сожалеют.

— Таких воров больше не осталось, — говорит заместитель директора интерната Людмила Одинцова. — Силич был справедливый. Никогда ни на кого голос не повышал. Ему было достаточно взглянуть на человека, и тот все понимал. Помню, когда я пришла в интернат на должность директора, бывшие уголовники меня ни в какую не хотели принимать, покрикивали, посмеивались. Однажды Силич сказал: «Слушайте, братки, это наша мать, не смейте ее обижать». С тех пор подопечные стали меня уважать.

По словам Одинцовой, к Силичу частенько приезжали на джипах братки. Кожаные куртки, бритые затылки — стандартный внешний вид. С сотрудниками интерната гости всегда были вежливы, нередко просили, чтобы авторитета отпустили с ними в город. По слухам, на серьезные разборки. Обратно приезжали без опозданий, к определенному часу. Как-то «молодцы» пришли к директору и сказали, что забирают Силича навсегда. Мол, купили ему квартиру в Новосибирске, теперь он будет жить там. Через год старик умер. Как говорит Людмила Одинцова, жизнь вне коллектива оказалась не для него.

Коллектив интерната — из числа сотрудников и проживающих — начал формироваться 11 лет назад. Перестроечное правительство пришло к выводу, что в стране с каждым днем становится все больше и больше нищих и бомжей и среди них много тех, кто только что освободился из мест заключения. Решили открыть несколько домов, в которых те могли бы жить. Специнтернат под Новосибирском стал одним из первых таких заведений. Условия приема сюда довольно жесткие. Берут женщин не моложе пятидесяти пяти и мужчин от шестидесяти. Также принимают инвалидов. Обязательное условие для всех — судимость, желательно не одна. Правда, живут в интернате несколько человек, которые не были судимы. В основном это бывшие бомжи, которых перевели из интернатов без приставки «спец» за плохое поведение. Есть психически больные. Они проживают в этих стенах еще с тех времен, когда здесь был специнтернат для психохроников (до 1989 года в Зеленом Мысу жили душевнобольные. — Е.С.) Последние живут обособленно, дружбу с уголовниками не водят. Одновременно и боятся их, и презирают. А может, просто не понимают.

Юрке Исакову всего сорок восемь, а выглядит он на все шестьдесят. Тридцать один год и шесть месяцев провел в заключении. За плечами два инфаркта. Сидел во многих лагерях от Владивостока до Новосибирска. Успел, правда, обзавестись дочкой Оксаной. Родилась она в 1971-м, сейчас, наверно, уже совсем взрослый человек. Только где она и что с ней, Юрка не знает. Последний раз он видел дочь в 76-м.

— Бывает иногда, что хочется взглянуть на Оксану, но это все глупости, зачем душу-то травить, — рассуждает Исаков.

В интернате ему совсем не нравится. Здесь, по мнению Юрки, руководство дурью мается: запрещают проживающим пить горькую. Приходится делать это втихаря. К тому же «поговорить не с кем». Другое дело — на зоне.

— Иной раз так и хочется что-нибудь натворить, чтоб срок дали, да побольше, — признается Исаков.

На естественный вопрос «Так в чем проблема?» Юрка многозначительно отвечает:

 — Э-э-э, сразу видно, что ты небывалая. Прежде чем домой (домом мой собеседник называет зону. — Е.С.) отправить, меня в СИЗО не меньше года продержат — следствие же будет идти. А в изоляторе — смерть. В камере все друг на дружке спят, летом от духоты народ мрет. Я не выдержу.

«Я вообще многим нравлюсь, да только мне женщина нужна ни  разу не сидевшая»

Всем проживающим в интернате государство платит так называемую социальную пенсию — чуть больше 400 рублей. На руки, правда, выдают всего 25 процентов. Некоторые работают (здесь же, в стенах заведения) и получают прибавку к пенсии — 50 процентов зарплаты, будь то санитарки, кухарки или дворники. Так положено. Впрочем, самые закоренелые зэки не трудятся, не привыкли. Находят другие способы выживания. Юрка Исаков, например, поделился, что заложил «кое-кому» за 20 рублей документы на якобы его собственную квартиру, в которой давно живут чужие люди. Купил на двадцатку бутылку самогонки, выпил. Получит пенсию — выкупит документы. Когда деньги кончатся, снова заложит. «Кое-кого» Исаков не выдал.

— Жил у нас один зэк, Хретоненко, так он в интернате свой бизнес организовал, — делится Людмила Одинцова. — В день пенсии он и его «шестерки», из наших же, интернатовских, собирали со всех проживающих мзду — процент от двадцати пяти процентов пенсии. Долго милиционеры не могли Хретоненко с поличным взять, а это было необходимо. Иначе его вину доказать было невозможно: никто из проживающих не рассказал бы правду. Здесь ведь все по волчьим законам живут, своих не закладывают. Слава Богу, осудили Хретоненко на 8 лет.

Про невысокую старушку Ирину с растрепанными волосами, как у ведьмы, говорят, что она «щипачка». В переводе с жаргона — карманная воровка. На зоне провела больше 20 лет. По словам Людмилы Одинцовой, Ирина воровала, ворует и будет воровать. Нарушая интернатовскую дисциплину, старушка часто уезжает в город. Там у нее есть свои участки — многолюдные улицы, подземные переходы, рынки, где она «работает».

— Вы и не заметите, как она извлечет из вашей сумочки кошелек. Профессионалка! — говорит Одинцова. — Много не ворует: молодые конкуренты не позволяют. Часок «поработала» — и линять.

Кормят проживающих три раза в день. Одежду выдают по мере того, как она изнашивается. Так что у обитателей интерната всего три статьи расходов: спиртное, сигареты и чай. Чифирят бывшие заключенные круглые сутки. Чифир варят на электрических плитках.

Бывшие зэки живут в комнатах по четыре человека. «Двушки» полагаются только семейным. Официально браки, конечно, никто не заключает, но вместе со вторыми половинами живут многие. Сходятся, как правило, уже в интернате. Галина Кириллова и Николай Буйнов считаются гражданскими мужем и женой. У Николая нет обеих ног. Началась закупорка вен, пришлось ампутировать. Буйнов попал в интернат еще в 89-м. Тогдашний директор по непонятным никому причинам назначил его, бывшего вора, бухгалтером. И в один прекрасный день — то был день пенсии — Николай исчез. Со всеми деньгами. Его, конечно, поймали, только уже без денег: успел потратить. Снова дали срок. Отбыл и вернулся в интернат. Здесь и познакомился с Галиной. Она тоже воровка. В общей сложности отсидела 30 лет. Из них 18 — в колониях строгого режима. Свой первый срок получила, когда ей не было и 18, за карманную кражу. Галя с сестрой рано остались без родителей, воспитывались в детдоме, а когда вышли оттуда, надо было на что-то жить. Вот Галина и стала воровать. Не успела срок отбыть — снова в тюрьму. Так и прошла вся жизнь. Кириллова говорит, что раскаивается, только что уж теперь можно поделать? Сейчас баба Галя работает посудомойкой в интернатовской столовой, получает на руки сто рублей дополнительно к пенсии. Ухаживает за безногим сожителем. Он второй мужчина в ее жизни. С первым Галина познакомилась еще в 1965 году в Караганде. Вместе они прожили всего два года: Кириллова получила новый срок, и муж не стал ее дожидаться.

Валентин Синякин в заключении провел 34 года. Освободился лишь в прошлом году и сразу попал в интернат. Здесь он еще не обвыкся, людей сторонится. Больше общается с птичками. Их у него пять: щегол, снегирь, чиж и две чечетки. Чижа купил на рынке за пятнадцать рублей, остальных сам поймал в лесу. Птицы живут в клетках, которые висят прямо над кроватью Валентина. Поют круглый год. Слушаются только хозяина. Он тихонечко поскребет ложкой о железяку, и птички тут же начинают заливаться на все голоса. Старик сравнивает птиц с собой. Говорит, что и в неволе можно жить и даже петь. Свое счастье Валентин пока не нашел, но не теряет надежды. Он коренной москвич, но в Москву его не отпускают. Говорят, нет денег на дорогу. Да и боятся его отпускать: мол, зарежет еще кого-нибудь. А Синякин рвется на родину. Он уверен, что в столице обязательно встретит женщину своей мечты, ни разу не сидевшую.

— В интернате я многим женщинам нравлюсь, да только мне никто не мил: они ж все крепостные (заключенные. — Е.С.), а мне такая жена не нужна, — делится Валентин.

Своего прошлого Синякин не стесняется. Говорит, что сроки получал в основном по одной статье — 89-й — за кражу госимущества.

— Ну, например, обокрал как-то магазин, — вспоминает старик. — В обеденный перерыв всю выручку взял. Сколько точно денег было, не знаю, но много — два целлофановых мешочка. Поймали — сознался. Семь лет дали.

У Валентина в Москве живут две сестры. Он очень просил передать им через газету привет и сказал, что надеется встретиться с ними.

58-летняя Ольга Рыбакова — женщина со следами былой красоты. У нее тоже есть родственники. Четверо взрослых детей во Владивостоке. Она не видела их много лет. Дети давно отказались от матери-преступницы.

— Я бы рада была хоть из-за угла на деток своих взглянуть, — плачет Ольга. — Да где же я возьму столько денег, чтобы добраться до Владивостока? Я по ночам сожму руками подушку и плачу, нет — реву. В детстве мечтала стать певицей, а вышла из меня преступница. Я ведь даже кино про любовь не могу смотреть. Там как обнимет мужик женщину, я сразу представляю, будто меня ласкают. А на самом деле ничего нет, только пустота. Страшно подумать, скоро умру, отвезут меня на Рыбиху (местное кладбище. — Е.С.), закопают, зарастет могилка травой, дети мои не узнают, где я похоронена, и никогда не придут ко мне...

Сейчас там, где живут, уже не воруют. Но убить — это запросто

Всех интернатовских хоронят на специально отведенной территории на поселковом кладбище. Умершего кладут в сколоченный в столярке гроб, относят в предбанник, а наутро увозят на кладбище. Не отпевают. По словам директора интерната Бориса Распопина, строительство ритуального зала и церквушки пока в проекте.

— В том году, перед тем как снег выпал, мы на кладбище семнадцать могил заранее вырыли, на зиму, — рассказывает Распопин. — Пока еще не все заняли. А вообще у нас в среднем в год умирают 20 человек. Почти все — зимой.

Зиму бывшие зэки не любят. Говорят, скукотища в это время года неимоверная. Холодно, Сибирь все-таки. Летом — другое дело. Проживающие ходят в лес за ягодами и грибами. Кто не ленится, работают в огороде, где растут картошка и овощи.

Жители поселка и дачники к интернатовским давно привыкли и не боятся их. Бывшие зэки не воруют там, где живут. Убить могут, но только друг друга. В этом феврале в интернате было два убийства. Что-то не поделили между собой проживающие. Сейчас идет следствие. Говорят, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. Теоретически на зоне может оказаться любой. Только если покопаться в судьбах всех обитателей Бибихинского специнтерната, выяснится, что, перед тем как попасть в заключение, почти все они оказались у разбитого жизненного корыта.

У 52-летнего Василия Коюшева нет обеих рук. Когда он был еще ребенком, вместе с отцом попал в автокатастрофу. Автобус, в котором они ехали, перевернулся. Отец погиб, Васе железными покрытиями отрезало руки. Вскоре умерла мать мальчика. Брошенный на произвол судьбы, парнишка связался с дворовой шпаной. Однажды пацаны взяли Василия с собой «на дело». Как говорит сам Коюшев, срок он получил не за то, что воровал, а за то, что «на атасе» стоял. Всего у Василия было 5 «ходок», на зоне он провел 20 лет.

— Хоть Вася и без рук, но в чистоплотности ему не откажешь, — говорит Людмила Одинцова. — Свою кровать заправляет сам, да так ловко и аккуратно, что любой здоровый позавидует.

«С бывшими зэчками разговор короткий: надают пи...лей и — гуляй!»

Татьяна Смородина в молодости была счастливой женщиной. Жила с мужем и дочкой Наташей. В один день рухнуло все, что было. Наташа попала под поезд. Узнав о гибели дочери, в этот же день умер Татьянин муж. От кровоизлияния на нервной почве. Оставшись совсем одна, Смородина сдалась, стала выпивать. Пьянки до хорошего не довели.

— Бывало, придерется кто ко мне, так по морде дам. Соседка часто меня травмировала, оплеуху вымогала, — рассказывает Татьяна.

— Так, за мелкое хулиганство я и получила два первых срока.

Отсидев, Смородина вышла второй раз замуж. Да только не сложилась семейная жизнь. Не ладила Татьяна с супругом. Дрались часто. А однажды в драке женщина огрела мужа по голове сковородой, да так сильно, что тот умер. За убийство ей дали пять лет.

— Муж меня ревновал, выслеживал, — делится Смородина. — Я самосадом на рынке торговала, понятное дело, все покупатели — мужики, так мой благоверный в каждом моего любовника видел. Давил на меня сильно, кто-то из нас обязательно должен был погибнуть.

Татьяна верит в Бога. Она уверена, что Всевышний простил ей ее грех.

— Я на зоне приняла покаяние, — говорит женщина. Смородина рассказывает, что свой дом в Омске она сдавала в аренду. Когда ее посадили, арендаторы завладели жилищем. Теперь их не выгнать.

— Я сколько раз приезжала, скандалы устраивала, да что толку? Эти арендаторы хреновы ментов вызывают. А у легавых с бывшими зэчками разговор короткий: отправят в отделение, надают пи...лей и — гуляй, Вася!

Некоторые старики в округе, которые знают, как устроен быт в специнтернате, злятся. Мол, кормят их, обувают-одевают, а кого — воров и убийц! Они всю жизнь грабили и убивали, на зоне отсиживались, не работали, а в старости свой законный кусок хлеба имеют. Да еще жалуются, если их вдруг в чем обделяют. Между тем те, кто всю жизнь на государство пахал, влачат жалкое существование. Несправедливость!

Однако зря пожилые люди берут грех на душу. Все интернатовские с радостью отказались бы от нынешних незамысловатых благ, лишь бы начать жизнь сначала. И чтобы никогда не сбылось злое предначертание их судеб — казенный дом. (Собеседник, 24.03.2000, №11, Екатерина СТЕПАНОВА, п.Зеленый Мыс — Новосибирск — Москва)

Следите за новостями воровского мира на канале Прайм Крайм в Telegram и Яндекс.Дзен