11936

Горожанин, Тверь

В поисках фактов и сведений куда только ни заглянешь. И вот, просматривая уже почти рассыпающийся, пожелтевший, будто пропитанный никотином, «Вес­тник литературы» №11 за 1919 год, я обнаружил такую информацию: писатель Леонид Андреев, автор знаменитого «Рассказа о семи повешенных», был чуть ли не апостолом самоубийц. И многие из тех, кто уходил из жизни, отправляли ему свои письма. Были среди таких корреспондентов и уголовники. И среди них... Но к этому сюжету я еще вернусь. А пока...

Уголовное братство

Это произошло незадолго до начала Первой мировой войны. Историки криминального мира определяют эту дату как 1912 год. Именно в этом году группа шир­мачей (карманников), находивша­яся в Таганской тюрьме, создала своеобразный союз, братство. Ее вдохновителем и инициатором был Федор Алпатов по прозвищу Фунт.

Группа обязалась жить, со­блюдая определенные правила. Эти неписаные уложения и стали нормами, регулирующими пове­дение членов новоявленного со­общества. Поначалу (и долгое время) своеобычная воровская сплотка была довольно замкну­той группировкой. В нее прини­мались после прохождения опре­деленного ритуала только уголов­ники, занимающиеся карманны­ми кражами. Тогда в Таганской тюрьме у истоков этого воровс­кого движения помимо Федора Фунта стояли и такие авторите­ты уголовного мира, как Иван Самозванец, Петр Волнуха, Вась­ка Чистодел. Эта группа воров, можно сказать, заложила основы жиганского морального кодекса.

Входившие в созданный союз урки должны были, как вы­разились «отцы-основатели», за­ниматься только карманными кражами, не устраиваться на ра­боту, жить с плутовками (воров­ками) и не иметь постоянного местожительства. Для поддерж­ки своих членов новоиспечен­ное сообщество решило иметь общую воровскую кассу – общак, куда воры должны вносить день­ги после каждой кражи по сове­сти, то есть квота не устанавли­валась. Держатель общака отчитывался за состояние воровских денег перед сходкой. Это было во времена, когда висячий замок назывался «воробей», суд – «свадьба», деньги – «пензы», то есть около ста лет назад. Посте­пенно правила, установленные Фунтом и его корешами, меня­лись. Воровское сообщество стало принимать в свои ряды и домушников (квартирных во­ров), и других уголовников, чьи профессии были связаны с кра­жами, и мошенников. Кажется, этим перечнем пополнение воровских рядов (воровской мас­ти) ограничивалось. Но, повто­ряю, это было в ту пору, когда в Москве на улице Петровке еще не существовало того большого комплекса зданий, именуемого громко МУР, а находилась уго­ловка в Большом Гнездниковс­ком переулке. Тогда это учреж­дение было известно как МУС (Московский уголовный сыск), а его агентов кликали мусорами.

Щипачи

Появившееся преступное со­общество со своими нормами по­ведения и особым ритуалом по­священия, как я уже сказал, дол­гое время было элитарным объе­динением и лишь мало-помалу расширило свое товарищество. Но оно все равно оставалось кор­порацией, в которой преимущества сохранялись за карманника­ми, ибо этот вид преступлений требовал артистических, вернее цирковых, навыков, а потому приравнивался к высшему воров­скому искусству. Ведь даже в зна­менитом фильме «Место встречи изменить нельзя» оперативник Жеглов говорит своему малоопытному коллеге: мол, это дуд­ки, что карманная кража – мелочь. Человек не пьян, не под нарко­зом, и его обокрали. Несомнен­но, щипачи бравировали своей профессией перед другими уго­ловниками. И дело здесь было не в суммах добытых денег, а вот именно в способе. Организован­ный в Таганской тюрьме союз и взятые на себя его участниками обязательства, разумеется, не по всем пунктам были очень стро­гими. Например, вор мог жить с женщиной, не связанной с уголов­ным миром, но только гражданс­ким браком. И если он при этом обзаводился домом, хозяйством, то его статус резко понижался. Такой уркач переходил в разряд так называемых домашняков, и подлинные жиганы, не имевшие ни прописки, ни бытового бага­жа, смотрели на обремененных собственностью корешков свы­сока, с презрением.

Я здесь не открываю никаких секретов. Об этой воровской кла­новости писали и Гиляровский, и даже Борис Полевой. Я же пользо­вался рассказами «паханов» и уточнил кое-что в богатейшем архиве одного безмерно интерес­ного человека. Это Варламов Мак­сим Григорьевич. Один из орга­низаторов тверской милиции, он всю жизнь проработал в органах и закончил свою службу началь­ником отдела кадров областного УВД в звании подполковника. Максим Григорьевич долгие годы на свой страх и риск собирал до­кументы, касающиеся работы милиции (в том числе и секрет­ные, подлежащие уничтожению). Его давно уже нет, но редчайшие бумаги живы и находятся в пре­красном состоянии. Хранителем всего этого богатства теперь яв­ляется его сын Варламов Влади­мир Максимович, великолепный художник-график и удивительно бескорыстный парняга. Он раз­решил мне заглянуть в архив отца, где я и отыскал нужные све­дения, а именно: даты возникновения воровского сообщества, некоторые имена руководов, стоявших в изначалье, и другие детали.

Часто в печати и электронных СМИ мелькают материалы о том, что, мол, воров использовали органы внутренних дел для давле­ния на политических заключенных и расправы с ними, а сами уголов­ники, и в частности урки, находи­лись в исправительно-трудовых лагерях в привилегированном по­ложении. Это не соответствует действительности. Во-первых, во­ровская масть как преступная группировка не создана админис­трацией ГУЛАГа, а организова­лась спонтанно, имея своей целью выживание в условиях заключения и все более ужесточающегося ре­жима на воле; и во-вторых, имен­но урки понесли значительные по­тери в результате проводимых властями мер, а не политические зэки. Спецзоны (штрафняки), буры (барак усиленного режима), крытки (тюремный режим), оди­ночки пополнялись преимуще­ственно уголовниками из числа блатных. Да, были каторжане. Од­нако на тех лагпунктах находились не только политические, но и воры, получившие срок в лагере. И отличались каторжные зоны от спецов с уголовниками разве толь­ко тем, что на первых носили по­лосатую робу и заключенных вык­ликали не по имени, а по номерам. В остальном же – кормежка, усло­вия работы (лесоповал, каменный карьер, шахты, золотые прииски) – все было однотипным.

А где потерпевшие?

Воровская масть за время своего существования – с мо­мента ее Таганской ячейки и до Химкинской сходки – претерпе­ла, безусловно, значительные из­менения. И самым серьезным, пожалуй, испытанием для жиган­ского содружества была кампа­ния подписки, проведенная администрацией лагерей, кажется, в 1954 году. Суть ее заключалась в следующем. Во­ров по одному вызывали к куму (оперуполномо­ченному) и под угрозой отправ­ки на тюремный режим или в зону с более тяжелым режимом содер­жания предлага­ли подписать бу­мажку, где он собственноруч­но клеймил свое уголовное про­шлое, а главное, отказывался «от воровской идеи». Причем админис­трация не огла­шала, кто из во­ров дал такую подписку, а по­бывавший у кума блатяк, как правило, говорил, что он презри­тельно отверг позорную сделку. Отправить всех воров, не сделав­ших вышеназванного заявления, на обещанный тюремный режим и в штрафные зоны начальство лагерей было не в силах, а пото­му проверить, кто же дал подпис­ку, а кто нет, зэки не могли. И тайно под подозрение взяли всех. «Хозяева» некоторых зон даже проделали такое: в «крытые» тюрьмы отправили незначитель­ных сошек, а матерых авторите­тов оставили на месте, дав пищу для домыслов. Спустя много лет я встречал молодых вориков, ко­торые, таясь, шептали, показы­вая на кучера (наиболее автори­тетный урка): мол, дал подпис­ку, сучара. Разумеется, разоб­раться, кто подписал «хозяйскую маляву», а кто ее отверг, реши­тельно невозможно.

Человека характеризуют не слова, а поступки. Слухи, толки вокруг того или иного блатяка могут быть всякие, в том числе и запущенные с умыслом. Здесь при анализе нужно просто иметь ум. Когда известного в Твери вора Юру Каравая в свое время обви­нили в том, что он связан с ментами, Каравай, мне кажется, ска­зал золотые слова: «А где потер­певшие?» Словом, повторяю, ак­ция с подпиской имела долго жи­вущие последствия. Возвращаясь к истории происхождения воров­ского клана, хочу сказать, что пер­вым уркой в Твери, принятым в новое сообщество, как утвержда­ют документы губернского поли­цейского управления (в частно­сти, рапорт заместителя началь­ника городского сыска В.И. Ис­томина), был карманный вор Фи­ларетов Егор по прозвищу Фила­рет. На воровской сходке (по опе­ративным данным) при обраще­нии Филарета в «законные» урка­ганы масть за него держал тульс­кий щипач Филька Гвоздь. Тот самый пройда, который спустя десять лет во время визита фран­цузского премьер-министра Эду­арда Эррио (1926 год) похитил у высокопоставленного гостя золо­тые карманные часы с репети­ром (механизм часов, отбиваю­щий при нажатии кнопки время или играющий определенную ме­лодию). Об этом уголовном про­исшествии писал Лев Шейнин в своей книге «Записки следовате­ля» в новелле «Брегет Эдуарда Эр­рио». Так вот, этот самый карман­ник Филька Гвоздь за десять лет до памятного события – кражи часов – рекомендовал воровско­му сходу принять в свои ряды, как он выразился, «золотого щи­пача» Жору Филарета.

Проживал Филаретов в Тве­ри (по тем же полицейским дан­ным) в частном доме по соседству со Смоленским кладбищем. Меж­ду прочим, сын Егора Филарета – Юра Филарет – тоже стал щипа­чом, имел уйму судимостей. С ним автор этих заметок отбывал срок на Северном Урале, на лагпункте Омушош. Впоследствии Юра по пьянке убьет у себя дома (там же, где жил и его отец, в Советском переулке – ныне Смоленский) свою сожительницу. А затем он, как особо опасный рецидивист, будет приговорен к высшей мере наказания и расстрелян. Так пре­рвется родословная первого тверского вора в законе. Воровс­кое же сообщество, организован­ное в свое время Фунтом, пере­живет и пору расцвета (НЭП, пос­левоенные годы), и период спа­да, но тем не менее не угаснет в организационном плане. И при­способится к новой эпохе. (Горожанин, Тверь, 07.08.2007, №85 (571), Евгений Карасев)

Следите за новостями воровского мира на канале Прайм Крайм в Telegram и Яндекс.Дзен