В 1926 году, при первом моем аресте, когда я, как уже было говорено, нелегально переправился через границу в СССР, чтобы "строить социализм", и был тут же арестован, мне довелось пережить мой первый этап — из себежского исправительно-трудового дома в Москву. С Рижского вокзала нас пешком прогнали через всю Москву на пересылку Таганской тюрьмы. Там, после длительной и унизительной процедуры обыска, загнали в камеру, размером не более 25 метров, где уже и без того было полно. Только мы втиснулись — команда "оправляться, без вещей". Заняло это довольно много времени, а когда нас все же пригнали обратно, мы застали уголовников — "воров в законе" за оживленной карточной игрой — на наши вещи... По счастью, уголовников в нашей группе было не так уж много, а крестьянские парни не растерялись, избили ворюг и отняли то, что еще уцелело — ясно было, что лучшим успела попользоваться охрана. Мне тогда было всего 16 лет. (Максимович М. Невольные сравнения: Документы, воспоминания, встречи)
Довольно часто воры в законе то ли от скуки, то ли от любознательности увлекались совершенно неожиданными вещами. В Таганской тюрьме я встречал вора по кличке Сова, который целыми днями просиживал над трудами известных философов, используя возможность получать книги из замечательной тюремной библиотеки, знаменитой своими уникальными конфискованными изданиями. А в «Матросской тишине» отличавшийся своей утонченной интеллигентностью Леха Нос под веселое ржание всей камеры усердно изучал труды Маркса. (Из книги Генриха Сечкина "На грани отчаяния")
Магаданская пересылка напомнила мне родную московскую Таганскую тюрьму, где я провел четыре месяца под следствием и с которой уходил этапом в начале весны 1950 года по предыдущей ходке. Было мне шестнадцать лет отроду и один год срока… Перед глазами вновь возникали картины прошедших дней. В то время я, в числе ста двадцати человек, уходил этапом в Южный Казахстан. Среди нас было несколько воров в законе. Особенно из них выделялись Васька Чахотка и Боря Чуб. Васька - парень лет двадцати пяти, длинный, худой до безобразия - действительно страдал чахоткой. Откровенный благожелательный взгляд, неторопливость аристократических манер и тонкая, чувствительная натура делали его приятным, внушающим доверие собеседником. Боря - примерно такого же возраста, маленький, толстенький, суетливый, с хитрыми глазками - был полной противоположностью. Стоя рядом, они невольно вызывали смех, напоминая собой известных клоунов - Пата и Паташона. В то время я был любознательным и общительным парнишкой. Мы прониклись искренней симпатией друг к другу и стали «вместе кушать». Это выражение употреблялось в тюрьмах в том случае, когда несколько человек, симпатизирующих друг другу, объединялись как бы в одну «семью». Они держались вместе, рядышком располагались на нарах, вся пища была общая, и, если кого-либо из них оскорбляли, дружно бросались в бой. К этому времени стаж в воровской жизни был у меня уже солидный, но по молодости лет я еще не имел права называться вором и пользоваться всеми преимуществами, которые давало это звание. Чахотка и Чуб с большим энтузиазмом взялись за мое воспитание. С согласия остальных воров мне было разрешено присутствовать на сходках, правда, без права участия в дебатах. То есть я мог сидеть, набираться разума и помалкивать. Шла стажировка на звание. Мне давали понять, насколько воровской закон справедливее государственного. Если на партийном собрании решение большинства проголосовавших немедленно вступало в силу, а меньшинство обязано было против своей воли подчиниться большинству, то на воровской сходке все обстояло иначе. Только единогласное мнение могло быть реализовано в жизнь. И совершенно не играл роли индивидуальный авторитет или групповая поддержка. Десять авторитетнейших паханов могли доказывать правильность своей точки зрения одному молодому, незрелому, только что вступившему на путь воровской жизни парню, но имеющему право голоса на сходке. И если он твердо стоял на своей позиции, то решение не могло быть принято до тех пор, пока эти десять не докажут парню свою правоту либо наоборот. Иногда сходки продолжались по несколько суток. Уважительное отношение друг к другу, независимо от возраста и стажа добавляло шарм воровской романтике. Оказание помощи товарищу в любой ситуации, отказ от работы по идеологическим причинам, дабы не производить материальные ценности для своих классовых врагов, наличие общака для совместных целей и многое, многое другое составляло неписаный воровской закон, нарушение которого в основном, каралось смертью. Вор не мог послать другого вора на три буквы. Если же это случалось, то оскорбленный имел право на сходке потребовать от оппонента сатисфакции за свои слова по всей строгости закона. Даже простые «мужики», которые вынуждены были, согласно закону, отдавать половину своих посылок и передач ворам, относились к ним с искренним уважением, так как любые недоразумения и споры решались ворами, исходя из норм справедливости, и исключали беспредельные отношения. После четырехнедельного путешествия в товарном вагоне, который, не торопясь катил по рельсам и торчал на запасных путях различных станций по нескольку суток, мы прибыли в город Чимкент, который и являлся конечным пунктом нашего путешествия. Кончался апрель, и в Южном Казахстане стояла неимоверная для наших непривычных московских тел жара. Что-то около тридцати пяти градусов. Пешком от вокзала нас довели до зоны. Пропустив через вахту, всех поселили в длинном бараке с решетками на окнах, который выполнял функцию карантина. В нем надлежало прожить двадцать один день, и если за это время ни у кого не обнаружится заразных заболеваний, следовал перевод в зону на общих основаниях. Барак заперли на замок. Одного лишь Ваську Чахотку, учитывая его заболевание, поместили в больницу, которая находилась в зоне. (Из книги Генриха Сечкина "На грани отчаяния")
