Основной адрес: https://www.primecrime.ru
Зеркала сайта:
https://primecrime.net
https://vorvzakone.ru
https://russianmafiaboss.com

музей истории воровского мира

Воры. Кто они?

О проекте

СМИ о нас

Обратная связь

Реклама на сайте

Пожертвования

Вверх

Все - Русь - Сибирь - Красноярский край - Горный особый лагерь №2 (Горлаг)

Горный особый лагерь №2, Горлаг ЖУ (28.02.1948-25.06.1954); Красноярский край, г.Норильск

Управление


Горный особый лагерь №2 (Горлаг) является управлением.

Список воров "в законе", отбывавших в учреждении


Горный особый лагерь №2, Горлаг ЖУ (28.02.1948-25.06.1954); Красноярский край, г.Норильск

1949

1950

1951

Кучеревский

Начинкин Ж. (Утка)

Лица, бывшие в учреждении, для которых отсутствует информация о времени пребывания:
Гайбой Е. Г. (Ковбой), Никитин (Маньчжурец), Палецкис Л. (Слепой), Чередниченко В. Н. (Точило), Шевченко А. К. (Корнель)

Комментарии


ПРАЙМ КРАЙМ vip08.01.2021 19:37

Еще в Красноярске на пересылке попробовали установить связь с уголовниками (естественно, «честными» ворами, а не суками). Их барак находился возле самой запретной зоны, и они решили рыть подкоп. Федор Смирнов рассказывал мне о том, как шла работа. Я знал, что подкоп приблизился к проволоке, потом прошли запретку, а через какое-то время вышли наружу, но где-то обвалилась земля, и еще что-то случилось, — словом, попытка сорвалась, все было перечеркнуто. Никого, конечно, не поймали, но начали чистить ряды. Из политических тогда никто не пострадал, подготовку побега связали только с уголовниками.
Кроме этих двух были еще и другие попытки, но уже в Норильске. Понятное дело, все мы знали, что на Енисее стоят посты, поэтому готовились уйти зимой, в пургу, на лыжах. Чтобы взять с собой в побег запас продуктов, наш Жора Начинкин (по кличке Утка) присматривал, что можно достать в кладовке (там же, кстати, он добывал продукты и курево для тех, кто сидел в штрафном изоляторе, чтобы подкрепить передачей, поддержать арестованных). С этим «честным» вором познакомил меня Смирнов. Был Жора Начинкин сыном тамбовского крестьянина, отец его и старшие братья погибли при подавлении восстания. А когда стариков, женщин и детей повезли в ссылку, 12-летний Жора сбежал. Стал беспризорником, вором, мстителем за родных. После побега попал в Горлаг и много помогал нам. (Нетто Л.А. «В ГУЛАГ я пришел сам»)

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip07.01.2021 07:59

1951 года... Недалеко от нас на нарах лежал Костя, молодой человек, постарше меня, вор, блатной, ленинградец, с трудной судьбой, из интеллигентной семьи. Отец его в свое время был то ли главным бухгалтером, то ли главным технологом на табачной фабрике имени Урицкого. Такие блатные в лагеря для политических попадали тогда, когда их тоже осуждали по 58-й статье за отказ от работы. Был в ней пункт 58-14 — за саботаж. Однако таких было немного, и погоды они в лагере не делали. На мне была сатиновая синяя косоворотка, русская рубашка, как их называли. Парень мне сказал: «Славка, подари мне эту рубашку». Ну я ее снял и отдал ему. Может быть, именно это спасло мне жизнь потом, когда я был на общих работах…
Это было лагерное отделение № 1 Горного лагеря, Горлага, одного из многих лагерей, предназначенных для особо опасных государственных преступников.
Лагерное отделение № 1 обслуживало открытый рудник, который назывался «Медвежий ручей».
В Норильске я попал в общую бригаду, где руководителем был тот самый Костя, которому я отдал свою рубашку. На первых порах мы очищали вручную — лопатами, метлами — железнодорожные пути от снега. Работали вне производственной зоны, вне рудника под конвоем. Мороз, ветер, пурга. Возьмешь на лопату снег, а в ямку набивается еще больше. Копнешь еще раз, и опять сугробчик получается. В сердцах я сказал: «Ах, ты, е… я эту работу». Конвойный, стоявший рядом со мной, возмутился: «Ты работать не хочешь, советскую власть е… Раздевайся!» — «Да что вы, гражданин начальник, я совсем не это имел в виду». Он щелкнул затвором: «Раздевайся!» «Ну, — думаю, — сейчас тебе конец. Разденешься на морозе, и все». Но тут подошел наш бригадир Костя (вот где пригодилась, может быть, моя синяя рубашка!) с вольным мастером, и они уговорили вертухая оставить меня в покое. Такая работа была недолгой — недели две, может быть, месяц. (Михайлович В.А. «Даже Солженицын в своем “Архипелаге ГУЛАГ” писал, что у него не было достоверной информации о норильских событиях»)

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 12:00

Мы учились постигать жизнь без ретуши, — такой, какой она была на самом деле. А вместе с нами учились и воры-цемстроевцы. Для них все, что они видели и слышали здесь, было больше, чем откровением. По мере того, как горькая правда жизни, преодолевая воровские представления, доходила до их сознания, они все более становились сговорчивее, добрее, — все явственней тянулись к нормальной жизни. Они выздоравливали. У нас не было сомнения, что останься эти воры с нами навсегда, они стали бы хорошими людьми. Но власти не дозволили им долго пользоваться нашим наставничеством. Вскоре их всех, кроме Васи Иванова — „Шплинта", взяли на этап, очевидно, в какую-нибудь далекую закрытую тюрьму.
— Мужичек, запомни! Мы жить хотели. — Уходя, крикнул мне из коридора Корнэль.
И я запомнил. Всю жизнь звучит в моих ушах тот крик. Как бы мне хотелось, чтобы этот крик услышали наши законодатели, когда будут разрабатывать уголовный кодекс. Люди плохими или хорошими не рождаются. Они становятся такими в зависимости от жизненных условий и обстоятельств, и в высшей степени аморально применять к себе подобным смертную казнь или перевоспитывать в закрытой тюрьме. Я говорю это не только от себя. Все мы в камере были такого же мнения. И после увода цемстроевцев чувствовали себя так, точно нам в душу плюнули, а если кто и заводил разговор, то только о них, о их загубленной жизни. Мы по-человечески жалели их, будучи уверенными, что им предстоят испытания тяжелее наших. И когда под вечер к нам в камеру вошел начальник тюрьмы, никто из нас не встал с нар, как это было предписано инструкцией. И только потом, когда он объявил, что все заключенные тюрьмы, за исключением меня и Шплинта, выпускаются в зону, — наши товарищи оживились. Однако мы со Шплинтом остались неподвижно сидеть на нарах. А когда все вышли и камера опустела, мы и вовсе упали духом. На душе было больно и обидно. В который уже раз я вот так с кем-то остаюсь один на всю тюрьму: в изоляторе — это был Зябликов, а здесь Шплинт. Раздираемый обидой, я уткнулся в подушку и пытался додуматься, что еще замышляет Сарычев, чтобы доконать меня. Но думать долго не пришлось.
Неожиданно тишина дрогнула, послышались грубые надзирательские окрики, густой топот ног и какой-то гулкий ропот. И тотчас, брязгая ключами, забегали надзиратели и заскрежетало железо открываемых и закрываемых дверей. А спустя какой-то час тюрьма уже гудела, как праздничный базар. Кто-то кого-то звал, кому-то что-то кричал, а в какой-то камере во весь голос пели народную гуцульскую песню: „Гричаники".
Гоп, мои гричаники,
Гоп, мои милые...
От камеры к камере метались надзиратели и, угрожающе стуча кулаками в дверь, громко на весь коридор требовали прекратить безобразия, но никто надзирателей не слушал и базар продолжался. Новоприбывшие вели себя так, будто порядки здешние не для них были заведены. Это было поведение людей, которые знали себе цену и не сомневались в правомочности своего поведения; людей, о встрече с которыми я мечтал и которых ждал все эти долгие годы. Любопытствуя, кто они и откуда прибыли, я отстучал свои вопросы соседям и те, охотно удовлетворяя мое любопытство, ответили, что все они — мужики из только что прибывшего в Горлаг Карагандинского этапа.
Не имея связи с лагерем, мы не знали о прибытии этого этапа, а узнав о нем от людей, чье поведение свидетельствовало об их единстве и волевой активности, воспринял это известие с той душевной радостью, в связи с которой говорят, что у человека крылья выросли.
— Вася! Родной мой! — Крикнул я Иванову, едва соседи закончили отстукивать мне свой ответ. — Это мужики! Ты понимаешь меня?! — И, подавшись к нему лицом, дал свободу своему чувству. — Это мужики, Вася! Мужики, которых прямо с этапа сажают в тюрьму, а они гнут свое... Поют песни... И псы бессильны! Ты улавливаешь суть?! Это конец произволу!
Выговорившись, я широко раскинул руки и завалился на нары рядом со Шплинтом и тот, подвигнутый моим хорошим настроением, поощрительно улыбнулся мне и замурлыкал себе под нос забавную блатную песенку: „Здравствуй, моя Мурка, — Мурка дорогая"... А потом он обнял меня и, выразив сожаление, что я не вором родился, стал расспрашивать о мужиках, что содержаться в Горлаге; о том, что они думают, как относятся к ворам. И, услышав в ответ, что мужики не всякого вора считают человеком и хотели бы, чтобы воры не всякого фраера считали чертом, тотчас возмутился и, приподняв голову, уставился на меня недоуменным взглядом.
— Как это не всякого? Каждый вор — человек. Но когда я объяснил ему, что и воры, как и все смертные люди, подвержены порокам, и нарисовал картину того разлада, который происходил в преступном мире — спорить со мной не стал. Он постыдился выставлять себя передо мной гипербореем. Он тоже, подобно своим товарищам, ранее ушедшим отсюда цемстроевцам, был на пути к выздоровлению от воровского угара. Однако и ему не дано было увидеть жизнь глазами нормального человека.
Назавтра, сразу после утренней поверки, его увели на этап и более о нем не было ни слуха ни духа. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 11:34

Кавбоя доставили в нашу камеру перед самым отбоем, и таким образом ночная смена надзирателей и сама умыла руки, и предоставила ему и нам лишнюю ночь, если можно назвать такую ночь спокойной — ночь перед казнью.
Будучи человеком, прошедшим огонь, воду и медные трубы, Кавбой знал, куда и зачем его бросили. Он не строил на этот счет самоуспокаивающих иллюзий. И когда утром следующего дня Сикорский велел ему мыть пол, встретил это повеление как само собой разумеющееся. Он медленно поднялся с нар и также медленно стал ходить по камере.
— Ты что молчишь, как сыч? — Повысил голос Сикорский.
— Думаю.
— О чем ты думаешь? — Ерепенился Сикорский.
— Да все о том же: зачем тебе понадобилось, чтобы я мыл пол. Есть дневальный, он и помоет. А придет моя очередь дневалить — значит я буду мыть.
— Ты будешь мыть сегодня! — Заявил Сикорский и, соскочив с нар, так же как и он, стал ходить по камере, держась несколько позади его.
Залоев и Горленко нахохлившись и не сводя с Кавбоя глаз, сидели у края нар. Напряжение нарастало.
— Здесь мы распоряжаемся. — Без обиняков давал о себе знать Сикорский. — Что велим, то и делать будешь. И в последний раз я спрашиваю...
Кавбой как бы споткнувшись приостановился и вдруг резко повернулся к Сикорскому.
— Что ж, пан польский, мыть так мыть! — И неожиданно сильным ударом в лицо отбросил его к двери.
И все мы вмиг, словно только и ждали этого удара, соскочили на проход — и в ту же секунду, испугавшись возмездия, подонки нырнули под нары. И не управились мы броситься вслед за ними, чтобы достать их оттуда, как надзиратель, наблюдавший в волчок за развитием событий в камере, увидев, что они развиваются не так, как было задумано, распахнул дверь и властным окриком „Прекратите!" остановил нас и дал возможность подонкам выскочить на коридор.
Через час в камеру пожаловал капитан Архипов и зачитал нам постановление, согласно которому Кавбой, я, Дикарев и Заонегин за нарушение режима водворялись в карцер на пять суток каждый. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 11:29

Случилось так, что после того, как по прибытии в тюрьму меня увели из надзирательской, туда к начальнику был вызван Саша Шевченко — „Корнэль". Увидев в надзирательской лежавшие в углу вещи, он узнал в них шмотки Палецкиса и поинтересовался у капитана Архипова, как они попали сюда. Капитан, будучи неосведомленным о моих взаимоотношениях с цемстроевцами, ответил не кривя душой:
— Да это только что одного мужика привели.
Поняв, кого привели, Корнэль поднял на начальника глаза.
— Мужика этого в четвертую камеру посадили? — Спросил он. Капитан утвердительно кивнул головой. И тогда Корнэль выпрямился и, в упор глядя на капитана Архипова, заявил ему:
— Вот что, гражданин начальник, этого мужика мы знаем — он всю жизнь чалится вместе с нами, терпит за то, то говорит вам правду в глаза. Мы молчали, когда нас здесь били и волокли по кочкам. Но упаси тебя Бог, если его хоть пальцем тронете. Я предупреждаю тебя, капитан. Мы не остановимся ни перед чем; мы разнесем эту тюрьму. А ты знаешь — слово наше твердое. Разве что потом расстреляешь нас.
И капитан, понимая, что угроза Корнэля не пустые слова, посчитал за лучшее не дразнить гусей и велел Сикорскому временно прекратить экзекуции. Мы об этом ничего не знали, а Сикорский не показывал вида, что начальник надел на него намордник. Он по-прежнему хозяйничал в камере, и хотя не произвольничал как раньше, однако его окрики и угрозы действовали на нас отрезвляюще. Мы старались не связываться с ним. Очень уж мы уступали подонкам в силе и пока были вынуждены терпеть и их угрозы, и их любезности. К счастью, терпели недолго.
Как-то на шестой день моего пребывания здесь на коридоре раздался немой крик: „Братцы! Снова бросают!" Кричал Володя Чередниченко-„Точило". Узнав его голос и поняв, что Точилу ведут в нашу камеру, где его недавно в течение двух недель избивали, я кубарем скатился с нар и бросился к двери. Это был как раз тот человек, которого нам недоставало для полного равновесия сил.
— Володя! — Закричал я ему. — Володенька, дорогой мой!... Иди сюда... Не бойся.
Точило замолчал, а когда открылась дверь, он бойким, решительным шагом вошел в камеру. Дойдя до середины, вдруг остановился и энергично повернулся к Сикорскому.
— Что? — Вызверился он на него. — Может еще крови воровской алчешь, тварь подлая?!
Лицо Сикорского побагровело, он дернулся, как от удара, но сдержал себя и из дозволенных рамок не вышел.
— Мы, Володенька, кроме своих обид, лишнего не взыскиваем. — Ответил он и тут же, спрыгнув с нар и, заискивающе глядя в лицо Точиле, принялся оправдываться. — Ты извини нас. Мы давече по отношению к тебе были не правы. Как-то не разобрались. Мы сожалеем о том, что случилось... Нам ведь воровская кровь ни к чему, здесь ты можешь вести себя как посчитаешь нужным. Мы тоже не без понятий.
— Заткнись! — Зло оборвал его Точило. — Мне твое сучье дозволение не надо. Гад ползучий! — И, гневно сверкнув на Сикорского глазами, отвернулся от него, вскочил на нары и расположился рядом со мной, заняв место Бурмистрова.
Немного погодя он успокоился и, покопавшись в своем сидоре, вытащил из него книгу рассказов Джека Лондона и протянул ее мне.
— Возьми. — Сказал он. — Это' хорошая книга. Жизненная. Почитай ее всем. И этим... — Он покосился в сторону левых нар. — Может что-нибудь дойдет до этих тупых голов.
Я взял книгу и начал читать рассказ „Мексиканец". Точило сидел рядом, калачиком сложив ноги и смотрел мне в лицо. Глаза его горели живым интересом и иногда, тронутый упорством мексиканца, он выкрикивал: „Вот это человек!", „Вот как надо!" и при этом оглядывался на Сикорского, как бы укоряя его и призывая впредь поступать так как Ривера, а не как поступал он, Сикорский. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 11:08

Путь к стационару оказался не прямым и уж совсем не гладким. Проходя мимо двухэтажного кирпичного дома-барака, я неожиданно для себя увидел на крайнем окне нижнего этажа дощатый козырек. Он был один на доме и бросался в глаза, как какое-то особое исключение, неизвестно в связи с чем и для какой надобности сделанное. Любопытствуя, я подошел к этому козырьку и дважды осторожно постучал. В ответ раздался такой же стук. Там был человек. Услышав его, я назвал ему свое имя и спросил, кто он. И тотчас из-за козырька наружу вырвался знакомый голос Лени Полецкиса — „Слепого".
— Мужичок, дорогой наш, как попал сюда, в эту зону?!
А когда я сообщил ему, что попал сюда случайно, как бы транзитом, что меня сажают в режимную тюрьму, он вдруг запнулся, словно подавился словом, а потом упавшим голосом сказал мне:
— Худо, мужичок, в тюрьме. Очень худо. Там убивают людей. В третьей камере лютуют суки Цема — Бойко, Булгаков, Бондаренко, Салехов, а в пятой — ваши подонки: Сикорский, Залоев и Горленко. Действуют в две тяги. И если тебя будут сажать в какую из этих камер — беги по коридору и кричи. Люди знают тебя и они помогут.
— А почему ты здесь очутился? — Спросил я „Слепого".
— Меня бросили сюда умирать.
— Как умирать?! — Вскрикнул я. — Ты что буровишь? И „Слепой" рассказал, что его месяц били в тюрьме и отбили ему все: и печень, и почки, что ему стало невмоготу терпеть побои, и он вместе с Никитиным — „Маньчжурцем", взялся курить сахар, чтобы заболеть туберкулезом и таким образом вырваться из сучьих лап. Ни он, ни Никитин меры не знали и переборщили.
— Теперь, — говорит Слепой, — концы мне. Меня уже спасти нельзя. Сегодня ночью умер „Маньчжурец". Если бы ты, мужичок, видел, как он тяжело умирал. Ему нечем было дышать. Он хватал воздух, а воздуха не было. Он вопил, как будто резали его, карабкался на стену, бился головой об нары и все кричал. Я хотел было помочь ему, да не хватило духу — не поднялась рука. И он всю ночь, почти до утра, мучился. Теперь мой черед. — Ленечка! — взмолился я, — дорогой ты мой человек, зачем же ты это сделал?
— Все, мужичок. — Сказал он в ответ. — Видно так мне на роду написано. Не поминай лихом. — И, помолчав, добавил. — Жаль, что прожил не как люди. Капитан Нэмо. Данко. Я все помню. — Он умолк. А я, прислонясь к козырьку и слыша, как он тяжело дышит, с трудом сдерживался, чтобы не разреветься.
Густые тучи укрывали небо, было пасмурно, сыпал мелкий снежок.
— Ты что там притих? — Вдруг окрикивает он меня после долгой паузы.
— Да так. — Отвечаю я. — Тяжело говорить.
— Ты не забывай меня. — И тут же Слепой предложил мне пойти в коптерку и принести ему оттуда его вещевую карточку для того, чтобы он в ней расписался, а я потом чтобы получил его вещи.
— Никуда я не пойду! — Закричал я, негодуя. — Мне не нужны эти вещи. Пусть они гаром горят!
— Не обижай меня. — Возразил он мне. — Это моя последняя просьба. Иди и делай так, как я прошу.
И я не пошел в стационар к Штейнеру, а, давясь слезами, пошел в коптерку и все сделал так, как он просил.
(Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 10:38

„Граммофон" — Александр Базылев был моим земляком. Лежа со мной рядом и пользуясь положением старосты, он много расспрашивал меня о памятных ему местах и сам рассказывал мне о забавных приключениях, случавшихся с ним в этих местах. Был он высокого роста, плечистый, с широкой мускулистой грудью и толстыми сильными руками, он без труда сгибал в кольцо стальной прут толщиной в шестнадцать миллиметров, легко вскидывал себе на плечи узкоколейный рельс, останавливал катящуюся под уклон груженую вагонетку. При таком здоровье он мучительнее, чем другие, переносил голод; это было его Ахиллесовой пятой, это было его слабостью, умело пользуясь которой бригадиры как хотели, сообразуясь с обстоятельствами, вили из него веревки. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 10:36

Мы знали, что такое учреждение как изолятор пусто не бывает. Но только на четвертый день сюда доставили цемстроевцев. Их было семнадцать. В числе доставленных были и мои бывшие бригадники: "Ковбой, Корнэль, Граммофон, Точило, Слепой, Червонец. Сначала их доставили в зону, и Желваков лично предложил им руководящие должности с тем, чтобы потом их руками подавить всякое сопротивление в Горлаге. Но цемстроевцы оказались несговорчивыми.
— Мы, начальник, не собираемся быть здесь при тебе псами. — Заявил ему Корнэль.
И тогда, как особо опасных, их водворили в изолятор. Ввиду невозможности возродить штрафняк на Цемстрое, Желваков решил создать штрафняк здесь, при 5-ом отделении Горлага. Действуя с этой целью, он назначил в изолятор трех бригадиров, подобрав их из местных подонков — Новикова, Горожанкина и Горленко, которые на второй день вывели всех нас 19 человек на работу — снимать верхний слой грунта на одном из участков тундры, запланированном под строительство. Но эти бригадиры не шли ни в какое сравнение с цемстроевскими. Те, будучи взращенными в воровской среде, страху не имели, были настоящими зверями, а эти дрожали за свою шкуру. И когда в ответ на их требования приступить к работе, Точило поднял топор, они трусливо сбежали под защиту конвоя. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:17

Как-то староста нашей группы Граммофон определил меня вместе с вором по кличке „Люсик" очищать от снега небольшую лощину. Снег был глубокий — до метра, а в отдельных местах и больше. И так плотно спрессован пургой, что лопатой его было не сковырнуть; мы долбили его ломами, откалывая небольшие, по нашей силе глыбы, которые увозил из лощины, призначенный для этого вор из нашей группы по кличке „Алая роза". День был тихий, но очень холодный. Мороз стоял около 30 градусов. Ни костра, ни какого-нибудь обветшалого балка вблизи не было, согреться можно было только в работе, и мы с Люсиком поневоле вкалывали в полную силу. Работали молча, на расстоянии двух метров друг от друга. И лишь, однажды, остановясь и опершись на лом, Люсик спросил меня:
— Тяжело тебе здесь?
— Тяжело. — Признался я.
— Не выдержишь ты. Видно, загнешься. — Выразил он свое мнение.
— Да и тебе не сладко. — Заметил я в ответ высказанному им мнению и, подняв на него глаза, добавил, — Надо что-то делать. С минуту помолчав, Люсик отрицательно качнул головой.
— Ничего здесь нельзя сделать, уже пытались и все там. — Он пальцем ткнул под ноги и тотчас сильно взмахнул ломом, снова принялся долбить снег.
Незадолго до обеденного отдыха, отвалив очередную глыбу, я увидел на оголенной земле разбитую бутылку. Подняв осколок стекла, я крикнул Люсику:
— Посмотри. Кто-то летом здесь неплохо провел время. Люсик метнул взгляд на осколок и в один прыжок подскочил ко мне и выхватил его из моих рук.
— Зачем он тебе? — Поинтересовался я.
— Так, низачем. — Буркнул он в ответ. — Ты никому ни слова.
Он положил стекло в карман брюк, вернулся на свой участок и приступил к работе. Но вскоре воткнул в снег лом и указывая мне на боком лежавшую неподалеку тачку, сказал.
— Устал я очень. Пойду передохну за тачкой.
— Замерзнешь, — предупредил я его.
— Я чуть-чуть. Больше нет моих сил.
Алой Розы не было. Он увез сани со снегом и почему-то замешкался на отвале. Когда он вернулся, прошло минут десять, как отдыхал Люсик.
— А где этот? — Кивнув на торчавший в снегу лом, спросил меня Алая Роза.
— За тачкой отдыхает. — Пояснил я. Алая Роза не спеша подошел к тачке и тут же бледный и трясущийся прибежал обратно.
Предчувствуя что-то недоброе, я вперил в него глаза.
— Он... Он... он перерезал жилы... под коленом... На левой ноге... — С трудом выговаривал он и добавил. — Не ходи туда.
Но, не слушая Розу, я спрыгнул со снежного сугроба и в одно мгновение был у тачки. Люсик лежал без сознания. Из перерезанных стеклом вен струилась кровь, растекаясь по снегу и впитываясь в него. Я сбросил с себя бушлат, снял сорочку, разорвал ее и взялся перевязывать рану. Алая Роза, вконец растерявшийся, стоял рядом и тупо смотрел на ногу Люсика.
— Ну чего стоишь?! — Окрикнул я его. — Зови на помощь! И он, вздрогнув как от удара, благим матом заорал.
— А-а-а! Помогите!
На крик прибежали Салехов, пом. бригадира „Ковбой" и все старосты. Увидев, что случилось, Салехов вызверился на нас с Розой.
— Где был! ? — Кричал он, задыхаясь от злости. — Что, может не видел? Поскуда, в рот вас!... — И он сильно ударил меня в живот. Ойкнув, я пошатнулся и упал в ноги Люсика, не менее сильный удар свалил наземь и Алую Розу. Били нас сильно, безжалостно. Алую Розу били все, меня — один Салехов. А когда несколько удовлетворив свою злобу, посчитали, что на первый раз с нас довольно, Салехов распорядился впредь неделю держать обоих под нарами и на карцерном пайке — триста грамм хлеба и стакан воды в сутки.
Как новичок я не представлял себе последствий этого наказания, но Алая Роза был старым цемстроевцем и знал наверняка, что неделю отсидев под нарами на карцерном пайке, ему потом по здешней норме — 450 грамм хлеба и трижды овощная баланда в день — не поправиться и не выжить. И выбирая из двух зол меньшее, он, справив малую нужду, облил кисти рук; незаметно для посторонних глаз подержал их на морозе, после чего поднялся и, подойдя к тем самым саням, которые только что таскал, сильно ударил об загнутый кверху полоз тыльной стороной одной и сразу же второй кисти — и все восемь пальцев в одночасье упали на снег. Воронок, прибывший забирать в стационар Люсика, заодно забрал и Алую Розу. Более они на Цемстрой не вернуться — Люсику ампутировали ногу, Алая Роза остался без пальцев рук. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждения: Цемстрой, Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:11

Особенно отличался Романенко — бывший вор по кличке „Черт". Его зоркие глаза не знали покоя. Он ежеминутно видел все, что делалось в бригаде. На расстоянии ста метров эти глаза замечали, что кто-то обменялся взглядом с товарищем или сделал подозрительное движение. Глаз „Черта" боялись все и всячески береглись их. И все-таки не было дня, чтобы из-за этих глаз не пострадало три-четыре бригадника. Но когда по случаю горел сам „Черт", его били с такой яростью, что казалось невозможно было выдержать. Однако он, на удивление, был живучим и настырным. Отлежав после побоев два-три часа, он поднимался и опять принимался за свое. Соглядайство было у него в крови, оно было его закоренелой привычкой, приобретенной им еще в детстве, когда будучи беспризорным он из-за ложки мучной затирки часами выстаивал у воров на стреме. Теперь он стоял на стреме у Салехова и так же бдительно стоял, как и когда-то у воров. Это был подонок, согласный за ложку затирки служить кому угодно, совершать любое преступление. Салехов был доволен им, одобрял его усердие и в первый день моего выхода на работу указал мне на него, как на образец для подражания. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждения: Горный особый лагерь №2 (Горлаг), Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip22.03.2020 13:19

Горлаг был каторжной зоной. В этом Горлаге одним из самых известных блатных был Кучеревский. Его хорошо знали и в других лагерях, а также в городе. Мое первое знакомство с ним состоялось, когда нас под конвоем вели на работу. Шли довольно быстро, а если кто-либо немного отставал, конвой кричал: «Подтянись!» В это время я получил сильный пинок сзади, я хотел было ответить тем же, но сосед толкнул меня в бок и сказал: «Ты что, это ведь Кучеревский!». Заключенные, находившиеся в лагере не первый год, особого страха перед блатными не испытывали, сами находили на них управу. Кучеревский как-то побил одного заключенного. Вечером, когда Кучеревский уже был в постели, а жил он по законам блатных в отдельной комнате, в комнату вошли: «А ну-ка поднимайся!» – «Ребята, вы что, простите». Но прощения не последовало. Он был убит ударами ножа. Этих мужиков судили, но в лагере их никто не осудил. Наоборот, все вздохнули с облегчением. (Из книги А.Е.Баканичева "Записки каторжанина").

Упомянуты:

Учреждение: Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

Добавить комментарий


Для добавления комментария авторизуйтесь на сайте.

Copyright © 2006 — 2024 ИА «Прайм Крайм» | Свидетельство о регистрации СМИ ИА ФС№77-23426

Все права защищены и охраняются законом.

Допускается только частичное использование материалов сайта после согласования с редакцией ИА "Прайм Крайм".

При этом обязательна гиперссылка на соответствующую страницу сайта.

Несанкционированное копирование и публикация материалов может повлечь уголовную ответственность.

Реклама на сайте.