Основной адрес: https://www.primecrime.ru
Зеркала сайта:
https://primecrime.net
https://vorvzakone.ru
https://russianmafiaboss.com

музей истории воровского мира

Воры. Кто они?

О проекте

СМИ о нас

Обратная связь

Реклама на сайте

Пожертвования

Вверх

Все - Русь - Сибирь - Красноярский край - Ч; Норильский ИТЛ (Норильлаг) - Цемстрой

Цемстрой

Управление


Список воров "в законе", отбывавших в учреждении


Цемстрой

1948

1949

1950

1951

(Алая Роза)

(Коготь)

(Люсик)

Агафонов (Червонец)

Базылев А. (Граммофон)

Бойко

Бондаренко

Булгаков

Валеев (Монгол)

Верещагин (Доктор)

Гайбой Е. Г. (Ковбой)

Иванов В. (Шплинт)

Никитин (Маньчжурец)

Палецкис Л. (Слепой)

Романенко (Черт)

Салехов (Казбек)

Чередниченко В. Н. (Точило)

Шевченко А. К. (Корнель)

Комментарии


ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 10:30

Выручили нас воры из Соликамска.
Их было тридцать пять человек. Они были доставлены сюда спецэтапом сразу, как только Енисей освободился от льда и была открыта навигация на нем. Все они были в законе и все имели авторитетные в преступном мире клички. Здешние бригадиры встретили их с бурным злорадством, как своих давних недругов, и тотчас по прибытии взялись за обработку. Пять дней в изоляторе не утихали стоны и хриплые ругательства, но во все дни не было слышно ни крика о помощи, ни просьбы о пощаде. Новоприбывшие оказались крепким орешком и бригадиры, убедившись, что в один прием им этот орешек не раскусить, на два дня оставили их в покое, а потом тех, которые встали на ноги, развели по всем шести бригадам. Восемь человек из-за тяжелых травм были оставлены в изоляторе: одного из них — Васю Иванова, вора из Рязани по кличке „Шплинт", поместили к нам в камеру. Всем им была уготована участь воров из Сухо-Безводного. Спасти их, на наш взгляд, могла только отчаянная решимость вступить в единоборство с бригадирами: инициативное решение вопроса „мы или бригадир?" Свои соображения мы изложили Шплинту. Он внимательно выслушал нас и, видимо, оставшись удовлетворенным нашими соображениями, улыбнулся. Однако тут же, с присущей ворам самоуверенностью заявил нам, что урок не надо учить, что они знали, куда ехали и знают, как им здесь вести себя. Такой его ответ обескуражил нас. Он заметил это и поспешил смягчить свое заявление.
— Вы правильно рассуждаете. — Сказал он нам. — Да только рассуждения ваши чисто фраерские. Они не годятся. Тут делать надо по-воровски, — как положено по закону. Суки — есть суки. Что о них много говорить.
И они много не говорили; они сделали по-воровски, в соответствии с требованиями своего закона.
Спустя три дня после того, как их развели по бригадам, где-то накануне возвращения цемстроевцев из карьера, нам послышалось какое-то беспокойное оживление за дверями: торопливый топот, взволнованные голоса, приглушенный говор. А вскоре открылась кормушка и мы узнали, что час назад, в карьере, тремя раскаленными до бела ломами, убили самого жестокого бригадира Цемстроя — Икрама, а еще через два часа эта новость станет известна во всех отделениях Норыльлага и Горлага, и везде она вызовет подъем настроения. Этот смелый акт отмщения взбудоражил всех, но более других он взбудоражил цемстроевцев. Люди взбодрились, обрели уверенность в себе; в душе каждого затеплилась надежда на избавление от произвола. И когда бригадиры, действуя в своей привычной манере, попытались вразумить не в меру осмелевших бригадников, те восприняли эту попытку как наглое глумление над их воровской честью и злоба, переполнявшая сердца цемстроевцев, прорвалась наружу. В страхе перед очевидной опасностью разделить участь Икрама Бойко, Бондаренко и Салехов убежали в изолятор и сами себя закрыли в камере. Это было начало конца Цемстроя. Воровской гнев, что божья стихия — неуправляем. И как Клюев и надзиратели не старались обуздать этот гнев — воры анархиствовать не перестали. Они игнорировали приказы начальства, не выходили на работу, требовали к себе прокурора, и начальство, в конце концов, исчерпав все доступные ему средства воздействия на них и не усмирив вышедших из повиновения воров, вынуждено было удовлетворить их требование. На Цемстрй прибыл прокурор Случанко. В сопровождении Гумбина и Клюева он обошел бригады и, выслушивая обращенные к нему жалобы, недовольно хмурился и, делая вид, будто он впервые слышит о творимом здесь произволе, обнадеживающе заявлял: „Разберемся. Виновные будут наказаны". (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 10:23

Верещагин был единственным вором в бригаде, который имел среднее образование. В двадцатые годы он содержался в Омской трудовой коммуне, где осилил первые азы грамотности, после чего был отправлен учиться в медицинский техникум. Но став фельдшером и получив назначение, проработал недолго. Скоро его потянуло к прежним друзьям-уголовникам; под их влиянием, он оставил медицинскую практику и принялся лазить по чужим карманам, — возвратился на круги своя и стал щипачем. На Цемстрое его уважали как старого, умудренного опытом вора. Он был ветераном преступного мира, свидетелем всех случившихся с этим миром метаморфоз. На воровских толковищах ему отводили почетное место; с его мнением считались и слов его мимо ушей не пропускали. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 10:08

— Смотрите, — осклабился Валеев и тут же нахмурился. — Уйди, поганый нечисть, с земля смешаю.
— Попробуй, Монгол. — Послышался угрожающий голос и тотчас спрыгнул с нар и стал рядом со мной мой земляк, вор из Витебска по кличке „Коготь". Он был небольшого роста и не очень сильный, но на Цемстрое его боялись многие и по возможности старались не заводиться с ним; это был вор, который никогда не обременял себя мыслью, у которого рассудок почти совершенно не участвовал в управлении органами движения; его действия и поступки всецело зависели от случайно тронувшего душу чувства, от того, как говорили воры, какой на него псих найдет. Почувствовав себя униженным или хотя бы недовольным, он мгновенно терял самообладание, становился бешеным и с такой яростью набрасывался на своего обидчика, что справиться с ним было нелегко даже такому силачу, как Граммофон. Особенно, если в руках Коготя оказывался нож или любое другое орудие возмездия. И вместе с тем этот вор был очень чувствителен к добру, он боготворил того человека, который относился к нему с душой и обходился с ним уважительно, по-дружески, деля с ним и радость и горе. Это был дикарь, вроде Пятницы, безрассудный людоед, но в обществе цивилизованного Робинзона — верный до раболепства друг и помощник. И вот этот Пятница стал рядом со мной. Его поступок обескуражил Монгола и старосты стушевались, а Базылев, обрадовавшись случаю, многозначительно подмигнул мне и посоветовал Валееву кончать эту волынку и идти спать.
— Хорошо, фраерок. — Зло огрызнулся Валеев. — Я тебе это припомню. Посмотрим, как ты завтра заговоришь.
Угрожая мне, Валеев слов своих на ветер не бросал, он был уверен, что бригадир не погладит меня по головке. Однако, когда утром он заикнулся Салехову о моем поведении, тот резко оборвал его, заявил, что разбираться со мной и заставить меня вести себя как следует — это его, пом. бригадира, непосредственное дело, а ему, бригадиру, недосуг возиться с разными мужиками, у него, дескать, и без мужика забот довольно — дня не хватает.
— Какой-такой помощник. Один негодный мужик и тот не можешь шелковый сделать. — Упрекнул его Салехов.
Этот упрек задел воровское самолюбие Монгола и он решил незамедлительно, сразу по прибытию в карьер, проучить меня, подмять под свою пяту и доказать Салехову, что мужик и для него, Монгола, выеденного яйца не стоит. В своем преимуществе передо мной он не сомневался; был уверен, что его тяжелые кулаки успеха добьются. А повод, чтобы действиям этих кулаков придать законный вид, при желании всегда найдется. Монгол все взвесил и рассчитал. Но Парки, прядущие нити судьбы, распорядились иначе. Сразу, когда нас привели в карьер и мы начали расходиться по рабочим местам, у всех на глазах из карьера выскочил Коготь. Остановясь у края, он оглянулся на нас, а потом ленивой походкой подошел к запретной зоне и, крикнув конвоиру: „Солдат, пришей!", переступил роковую черту. И тотчас короткая автоматная очередь оборвала жизнь моего Пятницы. Боясь, чтобы дурной пример Коготя не стал заразительным для других, Салехов, Валеев и их шестерки расположились между нами и запретной зоной и в продолжение всего рабочего времени этого поста не оставляли. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 10:06

Вскоре из изолятора вернулись проработанные. Выглядели они по-разному: самый плохой вид был у Точилы. Поддерживаемый товарищами, он осторожно передвигал ноги и тяжело дышал: у него были переломаны два ребра. Корнэль шел самостоятельно, слегка прихрамывая и грустно улыбаясь. Лучше других держался Ковбой. Он уверенным шагом прошел к своим нарам и, как пом. бригадира, растянулся на них, не считаясь с установленным для бригадников порядком поведения в бараке. Но пом. бригадира здесь был уже другой; им был назначен татарин Валеев — в прошлом вор-рецидивист по кличке „Монгол". Он стоял у стола и как хищный беркут водил глазами, встречая приходивших и наблюдая, чтобы все они вели себя так, как начальник предписал. В поведении Ковбоя этот новый пом. бригадира усмотрел нарушение и наглый вызов себе. Он тотчас подошел к нарам Ковбоя и потребовал, чтобы тот встал и сел, как все бригадники, и впредь ему положено сидеть в бараке. Ковбой приподнялся, презрительно посмотрел на Валеева и, процедив сквозь зубы: „Отвали отсюда", лег обратно. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:58

Был в нашей бригаде Агафонов — с виду ничем неприметный, но по-своему талантливый вор по кличке „Червонец". Он был полной противоположностью Черту. Последний имел всевидящие орлиные глаза — Агафонов обладал способностью хамелеона делаться невидимым для врага, исчезать на виду даже у Черта. Зная эту его способность Салехов везде, в бараке и на работе, помещал рядом с ним Черта. Однако не было такого месяца, чтобы Агафонов не вышел победителем в единоборстве с Чертом и у него на глазах не совершил побег из Цемстроя. Бежал он без всяких далеко идущих целей; он не бежал, чтобы скитаться по тайге и пробираться на материк, как это делали другие бежавшие, он бежал только в Норильск. Находил для себя

- 139 -
какой-нибудь теплый чердак, обживал его и сразу же принимался за свое ремесло „скокаря" — начинал грабить квартиры. Все уворованное он прятал по разным укромным уголкам. А спустя недели две или меньше того, его ловили. Милиция объявляла пострадавшим, чтобы те являлись в тюрьму за своими вещами. Для Червонца наступал праздник. От всех пострадавших он требовал выкуп за возвращение им украденных у них вещей, и пострадавшие были вынуждены нести ему назначенный выкуп — иначе получить свои вещи назад было невозможно. Он обладал удивительным терпением и милиция знала, что побоями и другими репрессивными мерами его не расколоть, что он скорее даст себя убить, чем позволит выбить из себя хоть малейшее признание. И потому, извиняясь перед пострадавшими, предлагали согласиться с его условиями. Приходила старушка, к ней приводили Агафонова.
— Внучек, мой дороженький, — говорила ему старушка, — что ж ты так обидел меня. Я и без того в жизни маюсь, концы с концами чуть свожу, а ты последнее у меня забрал.
Агафонов делал удивленное лицо и молитвенно складывал на груди руки.
— Я — забрал?! Что ты, бабушка? Пусть мне руки отсохнут. Нешто я без понятий совсем? Да я рад бы тебе свое отдать, а не у тебя брать. Не нехристь же я какой-нибудь.
Старушка, глядя в его ясные голубые глаза и слушая эту душевную речь, умолкала и, отказываясь что-либо понимать, вопрошающе поворачивалась к милиционеру: дескать, ты что же меня в грех вводишь, вынуждаешь на такого божьего агнца напраслину возводить. Но милиционер кивал головой и предлагал, чтобы она продолжала просить дальше. И старушка снова обращалась к Агафонову.
— А может, внучек, ты как-нибудь по ошибке взял, не знал, что это старушка, да и взял. Все мы грешные.
И Агафонов на минуту задумывался и вдруг, словно внезапно его озаряло, сильно ударял себя по лбу ладонью.
— Так и есть! — Восклицал он. — Вспомнил, бабка. Был грех. Взял я, окаянный, твои вещи. Но ты не волнуйся, я все тебе верну, ты принеси мне кусок сала, с килограмм маслица, сахарку, сухарей, табачку немного и в целости и сохранности получай на здоровье свои вещи.
Старушка плелась домой и приносила Агафонову все, что тот просил, а он указывал место, где спрятаны ее вещи.

- 140 -
Так же, как со старушкой, он обходился и со всеми своими жертвами, кто бы они не были, пусть даже самое высокое начальство.
Однажды в один из своих побегов он из центральной лаборатории комбината украл очень дорогую платиновую чашу и в роли пострадавшего оказался начальник отделения МВД. Но и для него Агафонов исключения не сделал и содрал выкуп как с обыкновенного фраера. Терять ему было нечего. Судить его — не судили, поскольку он уже имел полную катушку — предельный срок, двадцать пять лет лишения свободы; закрытая тюрьма в Норильске еще только строилась и было очевидно, что как ни обойдись с ним начальник МВД, его в любом случае отправят на Цемстрой, а штрафняк этот и без того был местом его постоянной прописки.
Возвращался он сюда из побега с полной сумой за плечами и, войдя в кабинет начальника лагеря, расплывался в радостной улыбке.
— Не забарился — явился. — Встречая его, ворчал Клюев. — Ну скажи, что мне с тобой делать?
— Все, начальник, концы — завязал. — Заверял его Агафонов. — Теперь все, начинаю новую жизнь. Со старым начисто покончено.
Клюев смотрел на него исподлобья и верил этим заверениям не больше, чем Агафонов добрым намерениям этого начальника.
— Что ж, поживем — увидим, какое твое слово. — Замечал Клюев и отправлял его в бригаду.
По прибытию в барак он забирался на свои нары, которые во время его отсутствия оставались свободными, усаживался, ставил перед собой сумку и принимался угощать однобригадников: одним давал все, что имел в сумке, другим только сухари и махорку, но угощал всех и ему прощали все те побои и неприятности, которые многим довелось претерпеть из-за его побега. А назавтра Агафонова было не узнать; он как-то сразу весь съеживался, его стройная фигура сгибалась и выражала такое смирение, что хоть лепи из него скульптуру кающегося грешника. Он весь был покорность и послушание. И пока в сумке оставался хоть один сухарь, Агафонов из этого состояния не выходил; его было не видно и не слышно. Но когда, вытряхнув сумку, он складывал ее и клал за полу бушлата, на Цемстрое объявлялась повышенная бдительность. Теперь при всяком построении конвой и надзиратели сначала спрашивали — здесь ли Агафонов и толь-

- 141 -
ко потом, убедившись, что он на месте, приступали к счету, проверяя фактическое наличие с числящимися по документам.
Так было и в тот запомнившийся мне день. Вечером по приказу конвоя мы вышли из карьера и, чтобы следовать в лагерь, построились в колонну по пять человек в ряд.
— Агафонов здесь? — Выкрикнул начальник конвоя. Из последней пятерки выкинулась кверху рука.
— Здесь, здесь я. — Отозвался Агафонов. Со спокойной душой начальник приступил к проверке — Первая пятерка шаг вперед! Вторая, третья... — Но вот сделала шаг и последняя пятерка. Начальник заглянул в сопроводительный документ и, недоуменно пожав плечами, быстро прошел вперед и начал считать снова.
— Первая, вторая, третяя... десятая, одиннадцатая. — И опять не досчитался одного человека.
— Агафонов! — Окрикнул он, скользя глазами по колонне. Ответа не последовало. Агафонова не было. Дико оглядывался по сторонам Черт, не веря самому себе. Агафонов только что стоял сзади. Черт отчетливо слышал его дыхание. И... непостижимо.
Начальник делает три выстрела вверх. Два конвоира побежали за угол дома — проверить ближайший перекресток. Но Агафонова и след простыл. Случилось ЧП — неприятное для начальника конвоя и желанное для Салехова. Последний получил возможность упиться местью за вчерашнее неповиновение и, едва бригада вошла в зону лагеря, сразу же обнаружил свой дикий нрав. Он о чем-то переговорил с надзирателями, а потом, подойдя к бригаде, заявил, что нам не откроют барак и не разрешат войти в него до тех пор, пока не сознаются сообщники Агафонова, не объявят себя те бригадники, которые видели, как он бежал, и промолчали. Своими узкими, быстро бегающими глазками он шнырял по колонне и ждал. Но никто не объявлялся — все молчали.

Упомянуты:

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:56

Был в нашей бригаде Агафонов — с виду ничем неприметный, но по-своему талантливый вор по кличке „Червонец". Он был полной противоположностью Черту. Последний имел всевидящие орлиные глаза — Агафонов обладал способностью хамелеона делаться невидимым для врага, исчезать на виду даже у Черта. Зная эту его способность Салехов везде, в бараке и на работе, помещал рядом с ним Черта. Однако не было такого месяца, чтобы Агафонов не вышел победителем в единоборстве с Чертом и у него на глазах не совершил побег из Цемстроя. Бежал он без всяких далеко идущих целей; он не бежал, чтобы скитаться по тайге и пробираться на материк, как это делали другие бежавшие, он бежал только в Норильск. Находил для себя какой-нибудь теплый чердак, обживал его и сразу же принимался за свое ремесло „скокаря" — начинал грабить квартиры. Все уворованное он прятал по разным укромным уголкам. А спустя недели две или меньше того, его ловили. Милиция объявляла пострадавшим, чтобы те являлись в тюрьму за своими вещами. Для Червонца наступал праздник. От всех пострадавших он требовал выкуп за возвращение им украденных у них вещей, и пострадавшие были вынуждены нести ему назначенный выкуп — иначе получить свои вещи назад было невозможно. Он обладал удивительным терпением и милиция знала, что побоями и другими репрессивными мерами его не расколоть, что он скорее даст себя убить, чем позволит выбить из себя хоть малейшее признание. И потому, извиняясь перед пострадавшими, предлагали согласиться с его условиями.
Однажды в один из своих побегов он из центральной лаборатории комбината украл очень дорогую платиновую чашу и в роли пострадавшего оказался начальник отделения МВД. Но и для него Агафонов исключения не сделал и содрал выкуп как с обыкновенного фраера. Терять ему было нечего. Судить его — не судили, поскольку он уже имел полную катушку — предельный срок, двадцать пять лет лишения свободы; закрытая тюрьма в Норильске еще только строилась и было очевидно, что как ни обойдись с ним начальник МВД, его в любом случае отправят на Цемстрой, а штрафняк этот и без того был местом его постоянной прописки.
Возвращался он сюда из побега с полной сумой за плечами и, войдя в кабинет начальника лагеря, расплывался в радостной улыбке.
— Не забарился — явился. — Встречая его, ворчал Клюев. — Ну скажи, что мне с тобой делать?
— Все, начальник, концы — завязал. — Заверял его Агафонов. — Теперь все, начинаю новую жизнь. Со старым начисто покончено.
Клюев смотрел на него исподлобья и верил этим заверениям не больше, чем Агафонов добрым намерениям этого начальника.
— Что ж, поживем — увидим, какое твое слово. — Замечал Клюев и отправлял его в бригаду.
По прибытию в барак он забирался на свои нары, которые во время его отсутствия оставались свободными, усаживался, ставил перед собой сумку и принимался угощать однобригадников: одним давал все, что имел в сумке, другим только сухари и махорку, но угощал всех и ему прощали все те побои и неприятности, которые многим довелось претерпеть из-за его побега. А назавтра Агафонова было не узнать; он как-то сразу весь съеживался, его стройная фигура сгибалась и выражала такое смирение, что хоть лепи из него скульптуру кающегося грешника. Он весь был покорность и послушание. И пока в сумке оставался хоть один сухарь, Агафонов из этого состояния не выходил; его было не видно и не слышно. Но когда, вытряхнув сумку, он складывал ее и клал за полу бушлата, на Цемстрое объявлялась повышенная бдительность. Теперь при всяком построении конвой и надзиратели сначала спрашивали — здесь ли Агафонов и только потом, убедившись, что он на месте, приступали к счету, проверяя фактическое наличие с числящимися по документам.
Так было и в тот запомнившийся мне день. Вечером по приказу конвоя мы вышли из карьера и, чтобы следовать в лагерь, построились в колонну по пять человек в ряд.
— Агафонов здесь? — Выкрикнул начальник конвоя. Из последней пятерки выкинулась кверху рука.
— Здесь, здесь я. — Отозвался Агафонов. Со спокойной душой начальник приступил к проверке — Первая пятерка шаг вперед! Вторая, третья... — Но вот сделала шаг и последняя пятерка. Начальник заглянул в сопроводительный документ и, недоуменно пожав плечами, быстро прошел вперед и начал считать снова.
— Первая, вторая, третяя... десятая, одиннадцатая. — И опять не досчитался одного человека.
— Агафонов! — Окрикнул он, скользя глазами по колонне. Ответа не последовало. Агафонова не было. Дико оглядывался по сторонам Черт, не веря самому себе. Агафонов только что стоял сзади. Черт отчетливо слышал его дыхание. И... непостижимо.
Начальник делает три выстрела вверх. Два конвоира побежали за угол дома — проверить ближайший перекресток. Но Агафонова и след простыл. Случилось ЧП — неприятное для начальника конвоя и желанное для Салехова. Последний получил возможность упиться местью за вчерашнее неповиновение и, едва бригада вошла в зону лагеря, сразу же обнаружил свой дикий нрав. Он о чем-то переговорил с надзирателями, а потом, подойдя к бригаде, заявил, что нам не откроют барак и не разрешат войти в него до тех пор, пока не сознаются сообщники Агафонова, не объявят себя те бригадники, которые видели, как он бежал, и промолчали. Своими узкими, быстро бегающими глазками он шнырял по колонне и ждал. Но никто не объявлялся — все молчали. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:42

Так начинался Цемстрой, так, натравливая воров друг на друга, отдавая одних под власть другим и тем самым внося в их среду междоусобие, возникал лагерь, в котором искусственно создаваемые внутренние раздоры и вражда позволяли бригадирам безнаказанно истязать и держать в рабской покорности всех и каждого в отдельности. Даже самые закоренелые воры в законе, попадая сюда, парадоксально мельчали и становились тише воды, ниже травы или пособниками бригадиров.
Следующий этап обрабатывали уже не только бригадиры, а вместе с ними и большинство бывших воров из первого этапа, которые в оправдание своего собственного падения жестоко усердствовали, добиваясь аналогичного падения от новоприбывших сюда воров-законников.
Цемстрой, где насилие как метод воспитания порождало еще большее насилие и вытравливало из душ воров все чистое и доброе, что еще оставалось в них, становился своего рода кузницей по перековке социально-опасных в общественно-невыносимые. Страшные слухи об этой перековке ползли от лагеря к лагерю. Добропорядочные люди возмущались действиями чекистов, протестовали, требовали прекратить беззаконие и остановить произвол, входили в контакт с ворами, чтобы совместно с ними организовать материальную помощь штрафникам Цемстроя, но воры, которых непосредственно касалось то, что делалось на Цемстрое, оставались безучастными. Будучи людьми умственно-ограниченными, они не понимали, что такое Цемстрой, считали его обычной штрафной командировкой и то, что делалось на этой командировке, принимали за обычный спор воров между собою. А поскольку, как им было известно, воры в этом споре вели себя по-сучьи, они в их защиту и пальцем об палец не ударяли. Напротив, когда слухи об Цемстрое доползли до материка, воры Краслага и Сиблага, заслушав на своих толковищах более или менее осведомленных в этих слухах урок, объявили всех воров Норильска вне закона и этим еще жарче раздули горн этой зловещей кузницы по перековке уголовников, разожгли непримиримую вражду между рецидивистами, доставленными в Цемстрой из Норильских лагерей и теми, кто поступал сюда из-за пределов. Отныне норильчане всех мастей были единодушны в навязанном им противоборстве и, обрабатывая иногородних, действовали не за страх, а за совесть.
Первыми испытали на себе это единодушие воры, прибывшие из Сухо-Безводного (Мордовия). Некоторые из них, доведенные до отчаяния постоянными истязаниями, не выдерживая, подходили к запретной зоне и, обращаясь к конвоиру, заявляли ему: „Солдат, так я пошел!" Переступали запретную зону, и тут же автоматная очередь навсегда избавляла их от дальнейших мук, а десятки других тихо угасали в камерах изолятора. Из семидесяти человек этого этапа из Сухо-Безводного через месяц в живых осталось двадцать семь, да и тех поджидал Харон, чтобы отправить на другой берег Стикса.
Трагедия этих и последующих иногородних была результатом безмозглой тупости — как воров материка, которые приняли абсурдное решение, так и рецидивистов Цемстроя, которые, возмутившись таким решением, принялись качать здесь свои права и поступать безрассудно. Они не знали, что делали, им было невдомек, что, осуществляя необузданный произвол над прибывшими из-за пределов Норильска, они тем самым способствовали усилению власти бригадиров, которая одинаково была в тягость и иногородним, и им самим. А с прибытием еще двух бригадиров — Икрама и Семофора, в прошлом известных в преступном мире рецидивистов, — эта власть стала и вовсе для всех невыносимой. Они скрежетали зубами, сгибаясь под игом этой власти, кипели злобой против нее, и вместе с тем своей безрассудной грызней друг с другом способствовали ей, позволяли бригадирам произвольно пользоваться ею, не думая о последствиях. Их междуусобная грызня была причиной всех их здешних несчастий. Но понять это, остановиться и прекратить грызню мешали категоричные установки воровского закона. И следуя этим установкам, они пили до дна ту горькую чашу, которую им преподнесла их злая судьба еще в раннем безрадостном детстве. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:36

Чтобы не допустить реорганизации и тем самым впредь исключить новый разгул преступности, МГБ решило извести на нет воров в законе. С этой целью в конце 40-х годов одновременно с созданием спецлагерей для „контриков" были созданы „специальные штрафные командировки для воров". В Норильлаге такой командировкой стал Цемстрой.
Бригадиры в этом лагере были полновластными хозяевами: они открывали двери бараков, когда нужно было выводить бригады на развод и они закрывали эти двери, когда бригады возвращались с работы. Исходя из личных соображений, бригадиры определяли режим содержания заключенных — одних они постоянно держали под замком в бараке, другим разрешали выходить в зону; они назначали и снимали своих помощников и старост, приближали к себе и отталкивали, наказывали и миловали, проводили репрессивно-воспитательные мероприятия. Все, что делалось на Цемстрое — делалось руками бригадиров. И только в редких случаях, когда в какой-нибудь бригаде вспыхивала заварушка, с которой бригадиры не могли справиться, чекисты обнаруживали свой хищный характер и жестоко расправлялись с взбунтовавшимися, ясно давали понять, что бригадиры в своих действиях не одиноки и творимый ими произвол не подлежит ни оспариванию, ни обжалованию. Во все остальное время, пока тишину в бараках нарушали только стоны да крики избиваемых, администрация лагеря предпочитала находиться в стороне, в действия бригадиров не вмешивалась, позволяя им заниматься перековкой воров по своему разумению, исходя из своих садистских наклонностей. И они старались, перековывали, делали все возможное для обеспечения целевого назначения этого лагеря. Их стараниями держался Цемстрой, ими он начинался, они были его единственными аборигенами.
Сначала их было четыре: Бойко, Булгаков, Салехов, Бондаренко — все они в прошлом являлись известными рецидивистами, были руководителями банд в Сибири и на Востоке. В Норильлаге чекистам удалось сломить их. Но, сделавшись суками, они, однако, не стали сотрудничать с органами МВД и по-прежнему оставались урками, только уже другой масти. Около года возились с ними чекисты, пытались склонить их к сотрудничеству и, наконец, устав возиться, списали их как неперевоспитуемых и предоставляя их воле случая, этапировали на Зуб-гору, в шестое отделение Норильлага, в котором заправляли воры. На Зуб-горе их встретили враждебным рычанием и в первую по прибытии ночь группа воров, поигрывая финскими ножиками, явилась к ним в барак, чтобы поступить с ними соответственно воровскому закону. И только благодаря незаурядной силе и ловкости каждого из этой четверки им удалось, отделавшись легкими ранениями, избежать возмездия и укрыться на проходной вахте. Прибывшие на место проишествия чекисты предъявили им ультиматум: или идти под ножи подстерегавших их у проходной воров, или согласиться стать подручными органов. Они избрали последнее. Дали расписки и, получив необходимую медицинскую помощь, утром следующего дня были отправлены на Цемстрой, в котором на это время еще не было ни одного заключенного, но уже был начальник, была администрация, было оцепление, стояли бараки. Здесь эту четверку проинструктировали, ознакомили с лагерем,, объяснили им их права и обязанности. Узнав, чем им предстоит заниматься здесь, эти отпетые бандиты возмутились и, поворачивая вспять, начали доказывать чекистам, что они для такого дела непригодны. Но чекисты их не слушали; они знали, что это их возмущение уляжется, что для них обратной дороги нет. И чтобы наглядно убедить их в этом, чтобы облегчить им процесс адаптации в новой масти — в качестве сук пятого блока, они первым этапом доставили на Цемстрой двенадцать воров из Зуб-горы, тех самых, от которых у них еще больно саднили ножевые раны, а у Бойко во всю длину левой щеки зиял глубокий шрам.
Увидев этих воров, глаза их загорелись злобой и зачесались руки получить сатисфакцию. Горящими глазами как голодные волки, жаждущие лизнуть крови, они смотрели на новоприбывших, а те, одержимые бараньим самомнением, отказываясь понимать куда и зачем их привезли, входили в лагерь с таким самоуверенным видом, как будто им и сам черт не брат. Проходя мимо стоявших у ворот бригадиров, они мерили их презрительным взглядом, хрипели в лицо ругательства, грозились пришить, а какой-то фанатичный законник из татар, зло покосившись на своего земляка Салехова, брезгливо поморщился и плюнул ему в лицо. Стоически вынося эти оскорбительные выпады, бригадиры с трудом сдерживались, чтобы не сорваться и прежде времени не раскрыть свои карты. Стиснув зубы, они наметанным глазом урок присматривались к своим обидчикам, и про себя отмечая, кто из них чего стоит, сгорали от нетерпения поскорее свести с ними свои счеты. И как только закончилась сверка прибывших этапников с их формулярами и все доставленные сюда для перевоспитания воры были водворены в изолятор и рассажены по камерам, наступил их желанный час. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждения: Цемстрой, ЛО-6; Зуб-Гора.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:26

О „Ковбое" — его подлинное имя Гайбой Ефим Григорьевич, — я слышал незадолго до своей встречи с ним здесь, на Цемстрое. В Норильске о нем рассказывали легенды. Он был одним из немногих, кому удавалось успешно совершать побег из Норильска, и удавалось не в связи с каким-то исключительным везением, а в результате хорошо продуманного плана. Ковбой умудрился дважды совершить такой побег и оба раза его находили в Москве и задерживали при выходе из Большого Театра. Это был вор-интеллигент, и, оказавшись на свободе, он не прожигал жизнь, как другие, в ресторанном чаду и воровской малине, а шел слушать музыку или смотреть картины великих мастеров живописи — и о том, что видел и слышал, рассказывал увлеченно и содержательно. Он давно уже был сукой и на Цемстрой его доставили не для перековки, а в наказание за очередной побег, который для всех в Норильске — и для чекистов, и для заключенных, — был загадкой. Он совершил его зимой, в феврале месяце, когда в Норильске стоят самые сильные морозы и почти постоянно дует пурга. В такое время решиться на побег мог только самоубийца. И когда Ковбоя не стало в лагере, чекистам и в голову не приходило, что он сбежал. Они искали его в зоне, на производственном участке, в городе; они прощупывали сугробы и осматривали туалеты, но нигде ни живого, ни мертвого Ковбоя не было, его точно ангелы унесли из пределов Норильска. И лишь по чистой случайности, спустя семь месяцев, чекисты обнаружили его в геологической экспедиции, производящей исследования в 150 километрах от Норильска, где он работал радиотехником и являлся самым уважаемым человеком. Прибывшим арестовывать Ковбоя чекистам начальник экспедиции сказал: „Не знаю, что он совершил преступное, но он очень хороший человек, у нас все его любят". На что один из чекистов заметил: „Да, он умный человек". И эти характеристики не были каким-то заблуждением плохо знавших Ковбоя людей. Они были справедливы. Глядя на его чистое, задумчивое лицо, слушая его спокойный, уверенный голос, видя его добродушное обращение с окружающими и его полные величия движения, трудно было поверить, что это вор „медвежатник" — специалист по вскрытию сейфов. Он и на Цемстрое выгодно отличался от других бригадников; держал себя в „рамках" и как пом. бригадира не злоупотреблял своим положением, старался вести себя так, чтобы никто не точил на него зуб: ни бригадники, ни бригадир со своими шестерками; он излишне не высовывался и излишне ни во что не вмешивался. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждение: Цемстрой.

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:17

Как-то староста нашей группы Граммофон определил меня вместе с вором по кличке „Люсик" очищать от снега небольшую лощину. Снег был глубокий — до метра, а в отдельных местах и больше. И так плотно спрессован пургой, что лопатой его было не сковырнуть; мы долбили его ломами, откалывая небольшие, по нашей силе глыбы, которые увозил из лощины, призначенный для этого вор из нашей группы по кличке „Алая роза". День был тихий, но очень холодный. Мороз стоял около 30 градусов. Ни костра, ни какого-нибудь обветшалого балка вблизи не было, согреться можно было только в работе, и мы с Люсиком поневоле вкалывали в полную силу. Работали молча, на расстоянии двух метров друг от друга. И лишь, однажды, остановясь и опершись на лом, Люсик спросил меня:
— Тяжело тебе здесь?
— Тяжело. — Признался я.
— Не выдержишь ты. Видно, загнешься. — Выразил он свое мнение.
— Да и тебе не сладко. — Заметил я в ответ высказанному им мнению и, подняв на него глаза, добавил, — Надо что-то делать. С минуту помолчав, Люсик отрицательно качнул головой.
— Ничего здесь нельзя сделать, уже пытались и все там. — Он пальцем ткнул под ноги и тотчас сильно взмахнул ломом, снова принялся долбить снег.
Незадолго до обеденного отдыха, отвалив очередную глыбу, я увидел на оголенной земле разбитую бутылку. Подняв осколок стекла, я крикнул Люсику:
— Посмотри. Кто-то летом здесь неплохо провел время. Люсик метнул взгляд на осколок и в один прыжок подскочил ко мне и выхватил его из моих рук.
— Зачем он тебе? — Поинтересовался я.
— Так, низачем. — Буркнул он в ответ. — Ты никому ни слова.
Он положил стекло в карман брюк, вернулся на свой участок и приступил к работе. Но вскоре воткнул в снег лом и указывая мне на боком лежавшую неподалеку тачку, сказал.
— Устал я очень. Пойду передохну за тачкой.
— Замерзнешь, — предупредил я его.
— Я чуть-чуть. Больше нет моих сил.
Алой Розы не было. Он увез сани со снегом и почему-то замешкался на отвале. Когда он вернулся, прошло минут десять, как отдыхал Люсик.
— А где этот? — Кивнув на торчавший в снегу лом, спросил меня Алая Роза.
— За тачкой отдыхает. — Пояснил я. Алая Роза не спеша подошел к тачке и тут же бледный и трясущийся прибежал обратно.
Предчувствуя что-то недоброе, я вперил в него глаза.
— Он... Он... он перерезал жилы... под коленом... На левой ноге... — С трудом выговаривал он и добавил. — Не ходи туда.
Но, не слушая Розу, я спрыгнул со снежного сугроба и в одно мгновение был у тачки. Люсик лежал без сознания. Из перерезанных стеклом вен струилась кровь, растекаясь по снегу и впитываясь в него. Я сбросил с себя бушлат, снял сорочку, разорвал ее и взялся перевязывать рану. Алая Роза, вконец растерявшийся, стоял рядом и тупо смотрел на ногу Люсика.
— Ну чего стоишь?! — Окрикнул я его. — Зови на помощь! И он, вздрогнув как от удара, благим матом заорал.
— А-а-а! Помогите!
На крик прибежали Салехов, пом. бригадира „Ковбой" и все старосты. Увидев, что случилось, Салехов вызверился на нас с Розой.
— Где был! ? — Кричал он, задыхаясь от злости. — Что, может не видел? Поскуда, в рот вас!... — И он сильно ударил меня в живот. Ойкнув, я пошатнулся и упал в ноги Люсика, не менее сильный удар свалил наземь и Алую Розу. Били нас сильно, безжалостно. Алую Розу били все, меня — один Салехов. А когда несколько удовлетворив свою злобу, посчитали, что на первый раз с нас довольно, Салехов распорядился впредь неделю держать обоих под нарами и на карцерном пайке — триста грамм хлеба и стакан воды в сутки.
Как новичок я не представлял себе последствий этого наказания, но Алая Роза был старым цемстроевцем и знал наверняка, что неделю отсидев под нарами на карцерном пайке, ему потом по здешней норме — 450 грамм хлеба и трижды овощная баланда в день — не поправиться и не выжить. И выбирая из двух зол меньшее, он, справив малую нужду, облил кисти рук; незаметно для посторонних глаз подержал их на морозе, после чего поднялся и, подойдя к тем самым саням, которые только что таскал, сильно ударил об загнутый кверху полоз тыльной стороной одной и сразу же второй кисти — и все восемь пальцев в одночасье упали на снег. Воронок, прибывший забирать в стационар Люсика, заодно забрал и Алую Розу. Более они на Цемстрой не вернуться — Люсику ампутировали ногу, Алая Роза остался без пальцев рук. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждения: Цемстрой, Горный особый лагерь №2 (Горлаг).

ответить

ПРАЙМ КРАЙМ vip25.03.2020 09:11

Особенно отличался Романенко — бывший вор по кличке „Черт". Его зоркие глаза не знали покоя. Он ежеминутно видел все, что делалось в бригаде. На расстоянии ста метров эти глаза замечали, что кто-то обменялся взглядом с товарищем или сделал подозрительное движение. Глаз „Черта" боялись все и всячески береглись их. И все-таки не было дня, чтобы из-за этих глаз не пострадало три-четыре бригадника. Но когда по случаю горел сам „Черт", его били с такой яростью, что казалось невозможно было выдержать. Однако он, на удивление, был живучим и настырным. Отлежав после побоев два-три часа, он поднимался и опять принимался за свое. Соглядайство было у него в крови, оно было его закоренелой привычкой, приобретенной им еще в детстве, когда будучи беспризорным он из-за ложки мучной затирки часами выстаивал у воров на стреме. Теперь он стоял на стреме у Салехова и так же бдительно стоял, как и когда-то у воров. Это был подонок, согласный за ложку затирки служить кому угодно, совершать любое преступление. Салехов был доволен им, одобрял его усердие и в первый день моего выхода на работу указал мне на него, как на образец для подражания. (Из книги Г.С. Климовича "Конец Горлага").

Упомянуты:

Учреждения: Горный особый лагерь №2 (Горлаг), Цемстрой.

ответить

Добавить комментарий


Для добавления комментария авторизуйтесь на сайте.

Copyright © 2006 — 2024 ИА «Прайм Крайм» | Свидетельство о регистрации СМИ ИА ФС№77-23426

Все права защищены и охраняются законом.

Допускается только частичное использование материалов сайта после согласования с редакцией ИА "Прайм Крайм".

При этом обязательна гиперссылка на соответствующую страницу сайта.

Несанкционированное копирование и публикация материалов может повлечь уголовную ответственность.

Реклама на сайте.