С назначением Мороза начальником лагпункта Линкового его разделили на две зоны. В одной из них (общей) под управлением ссученных воров в качестве нарядчика, бригадиров и прочих придурков находились фраера — в основном, политзаключённые; в другой (штрафной) за дополнительным проволочным ограждением жили честные воры, отказавшиеся сотрудничать с лагерным начальством на неприемлемых для них условиях. После нападения на лагерную обслугу и убийства фельдшера Клименкова и других заключённых, главным образом — ссученных воров, положение пленников штрафной зоны ещё ухудшилось, и постепенно часть честных воров стала переходить в разряд сук. Когда честные воры лагпункта были уничтожены или ссучились, сук стало слишком много для одного лагпункта — для них уже не хватило блатных должностей, и по приказу начальника ОЛПа Викторова часть ссученных была переведена в центральный лагпункт. Они были назначены на должности внутрилагерной администрации и легко справились с местными честными ворами. В лагпункте Двойном власть находилась ещё в руках честных урок. Большинство бригадиров были авторитетными ворами; ссученные, как и фраера, всячески притеснялись ими, но до убийств дело доходило редко. Суки старались в шахте не работать, где закол на голову мог внезапно обрушиться, а потом разбирайся, убийство это или несчастный случай. На поверхности тоже могли устроить самосуд: при подъёме из глубокого шурфа отпустить храповик воротка и рукоятку подъёма, а сверху ещё валун на голову кинуть; или ударить тупым предметом по голове, а затем бросить в бункер промприбора и засыпать труп казнённого горной породой с помощью бульдозера; или, наконец, выждав удобный момент, всадить в череп кайло. Однажды в амбулаторию лагпункта надзиратель привёл молодого вора Плотникова, только что убившего кайлом одного из ссученных. Нужно было дать заключение о том, что по состоянию здоровья убийца может содержаться в ШИЗО, пока его не отправят в Сусуман на суд. На здоровье блатной не жаловался. — Сколько тебе лет? — поинтересовался Зельманов. — Двадцать один. — И многих ты успел убить? — Это четвёртый, — равнодушно ответил вор, посвящая нас в обыденные дела блатного мира. — За что? — Так надо было. Они знали за что. (Павлов И.И. Потерянные поколения)
Честные воры и суки уничтожали друг друга, чтобы у молодого поколения воров не оставалось выбора. Однако суки всё же старались перевоспитать своих противников, из среды которых сами вышли, в духе новой идеологии — сделать их своими единомышленниками и помощниками, и уничтожали честных воров лишь в крайнем случае. К вечеру были ссучены почти все честные воры, находившиеся в зоне. Кое-кто из бесконвойных попрятался в вольном поселке. Дмитриев и Ерёменко ждали возвращения одного из бригадиров вензоны — Шмырёва, авторитетного вора, возглавившего одну из бригад вензонников после отправки с прииска Кичеджиева. Наконец им сообщили, что бригада вернулась и Шмырёв в зоне. В окружении свиты Дмитриев и Ерёменко подошли к воротам вензоны и вызвали Шмырёва. Тот явился с топором в руке. — Ну что ж, заходите, суки позорные, в гроб вашу мать! Уж одного, двоих из вас, дешёвый ваш мир, я непременно уделаю, — сказал Шмырёв, приказав дежурному заключённому открыть ворота вензоны. — Выходи из зоны. Мы здесь с тобой поговорим. Посмотрим, какой ты «духарик» — объявил ему Дмитриев. — А вот, куль тебе в горло, чтобы голова не качалась! Заходи в вензону: здесь поговорим. Но суки не стали с ним связываться. Дмитриев сказал, усмехнувшись: — Никуда ты от нас не денешься! Не сегодня-завтра достанем тебя, — и спокойно удалился. А на следующий день начальник ОЛПа, узнав об убийстве прославленного бригадира Батычко, решил прекратить бойню и отозвал Дмитриева и Ерёменко обратно на Скрытый. В лагпункте Двойном установилось двоевластие. Хотя между «честными» и «суками» борьба не прекратилась, суки всё же не смогли полностью захватить власть, а блатные удержать: в некоторых бригадах власть сохранилась за блатными, в других — её захватили суки. (Павлов И.И. Потерянные поколения)
Честные воры, сохранившие некоторую независимость от вольнонаёмного лагерного начальства, стали неудобными в лагерной системе. Высшее лагерное начальство решило избавиться от них. Для этого прииск Скрытый и, в частности, лагпункт Линковый наметили превратить во всесоюзную кузницу по перековке бандитов в работяг, всемерно поощряя сук в избиении или физическом уничтожении не отказавшихся от старой веры блатных. Борьба была неравная, и сукам, после трюмления честных воров, как правило, удавалось «выбить из них воровской дух». После жалобы Кичеджиева магаданскому лагерному начальству на избиение «работяг», его вскоре выписали из вензоны и отправили на прииск, откуда он прибыл. Для борьбы с остатками честных воров, бросивших на Двойном вызов лагерному начальству, начальник ОЛПа Викторов решил использовать ссученных, накопившихся в достаточном количестве на Скрытом. На Двойной он направил двух верзил Дмитриева и Ерёменко. Днем, когда основные бригады были на работе, «мушкетёры» принялись за дело: собрали местных сук и с их помощью по одному, по двое стали стаскивать с нар честных воров и обращать их в свою веру. Жизнь свою никто не хотел отдавать зря, и большинство честных воров подчинились насилию. Суки приводили их к вахте и заставляли одного из них бить ломом по подвешенному на тросе рельсу — «лагерному колоколу», привлекая внимание обитателей лагпункта. Затем осуществлялась процедура «посвящения в суки». Отрекавшийся от старой воровской веры блатной должен был поцеловать нож у суки и поклясться, что будет убивать всех нераскаявшихся «честных воров». Надзиратели и дежурные вахтёры не препятствовали сукам и с любопытством наблюдали эффектную процедуру «рыцарского посвящения». (Павлов И.И. Потерянные поколения)
К середине 1949 года на лагпунктах Линковом и Скрытом власть честных воров была подорвана и перешла к сукам. Большая часть честных воров за небольшие привилегии присоединилась к сукам, остальные были уничтожены их политическими противниками. Обычно жертвы вначале появлялись на Двойном с разорванной капсюлем стопой или изуродованной кистью руки. После лечения в больнице, дошедшие на штрафном пайке, они возвращались на Линковый, а через месяц-другой на телеге привозили в морг их трупы со шворкой на шее или с многочисленными синяками, переломами костей и разрывами внутренних органов: печени, почек, легких, селезёнки, мочевого пузыря. Такая участь досталась многим наиболее стойким поборникам старой веры, непримиримым врагам нового поколения блатных — сук. Среди них были и члены банды Стального. Сначала Михаил Стальной появился в больнице с раздробленной капсюлем стопой. Ещё не очень худой, он молча, опустив глаза, сидел в процедурной на топчане. На широкой груди его было вытатуировано изображение пистолета с надписью: «Гадам от руки босяка». Во второй раз привезли его уже в морг. Это был обтянутый кожей скелет со странгуляционной бороздой на шее — следом насильственного удушения. (Павлов И.И. Потерянные поколения)
– Петя, у меня нет времени тебе все рассказать, но умоляю: напиши «нет». Надо сберечь этого человека! Петька Дьяк известен среди воров, его голос авторитетен, к нему прислушиваются. Можно сказать, это член Политбюро уголовного мира Союза. Ничего не спрашивая, в записке, извещавшей о суде над Шуриком, он написал: «Воры, я возражаю». Но записка не успела дойти до камеры-«нулевки», где сидел Шурик. До нас дошел слух, что воры приводят свой приговор в исполнение… Как только открыли нашу камеру, мы с Петькой бросились по коридору к «нулевке». И увидели, как двое бьют Шурика ножами. Когда мы растолкали их, Шурик был уже мертв. Но по порядку. С Петькой я подружился в сусуманской тюрьме. Как-то заключенные затащили в камеру надзирателя, который недавно был переведен с прииска «Фролыч» в тюрьму. Во время трюмиловки надзиратель на глазах всего лагеря примкнутым к винтовке штыком заталкивал в зону двух воров – Горловского и второго по кличке Слон, отказавшихся перейти на сторону сук. Они были обречены. Воры решили нового надзирателя убить. И едва при обходе тюрьмы он приоткрыл дверь в очередную камеру, несколько рук втянули его. Петька Дьяк, родом из Сибири, сильно окая, говорил надзирателю, щурясь: – Вот смотрю я на тебя, рожа деревенская, и думаю: небось, у тебя мать где-то есть? А у тех, кого ты колол, – нет матери? Че же тебя, суку, заставило пырять их штыком? Не знал, что их в зоне трюманут или зарежут?! Надзиратель молчал. Он умоляюще обводил глазами камеру, но не находил сочувствия. Когда ему накинули на шею полотенце, он схватил его руками, пытался оттянуть, но кто-то ударил его в солнечное сплетение, от боли он судорожно схватился за живот, и тут полотенце туго стянули и не отпускали, пока не прекратился предсмертный хрип. Вину взяли на себя двое уголовников, на которых висело уже несколько раз по двадцать пять. К высшей мере тогда не приговаривали, и им было все равно, сидеть двадцать пять или пять раз по двадцать пять. Петька Дьяк из уголовных авторитетов, к которым прислушиваются все зоны от Мордовии до Колымы. Он узкоплеч и жилист. «У всех нормальных людей, – удивлялся он, – грудь широка, а все ниже – поуже, а у меня наоборот. Видать, от сибирской картошки». На Колыме были два лагерника, совсем разных человека, и оба Петьки – Петька Дьяков и Петька Дьяк. Второй был тоже Дьяков, но все говорили «Дьяк», и мне так удобней его называть, чтобы не путать с другим. Их пути не пересекались, но меня многое связывало с обоими. Мы оказывались вместе в лагерях, с Дьяком – в следственной тюрьме в Сусумане, на Широком, Случайном, Большевике, с Дьяковым – на Челбанье, спали на одних нарах, во всем понимали друг друга. Кроме одного, чего я не принимал тогда (не могу мириться и сегодня). Речь о выпивках. Я спокойно к ним отношусь, сам не прочь с друзьями выпить. Но когда люди теряют меру, напиваются до распада сознания, когда летит к чертям работа и страдают другие – все во мне протестует! «В школе, паря, я учился семь лет, – любил повторять Петька Дьяк, по привычке щурясь, – три года в первом классе и четыре во втором…» Возможно, он говорил правду, но в уголовном мире его слово многое значило, и я не раз пользовался нашей с ним близостью, чтобы вытащить кого-то из приятелей, приговоренных ворами к смерти. Мы с Петькой не успели спасти Шурика Лободу, и тут время рассказать, что случилось. С Шуриком мы были знакомы всего несколько часов. Нас вели с Двойного в тюрьму на Широкий. За это время мы успели о многом переговорить и проникнуться друг к другу симпатией. У него хорошее, открытое лицо, сразу вызывает доверие. Он вспоминал свою сестренку и мать, а под конец рассказал историю о том, как в какой-то ситуации поступил иначе, чем воры ждали от него, и теперь сомневался, можно ли ему идти в тюрьму к ворам. Мне трудно было советовать, и я сказал только: не знаю, решай сам. Прощаясь, он отламывает мне половину от булки хлеба, которая была у него. «Шурик, не надо», – говорю я. Меня, уже сидевшего здесь, принимают сразу. А Шурика поместили в камеру-«нулевку», куда попадали впервые прибывшие в эту тюрьму. Я был несколько раз на воровских сходках, без права голоса, поскольку не принадлежу к ворам. Они от меня ничего не скрывали, и я молча наблюдал, как велись сходки. Малейшее недоверие к кому-либо – и человеку не жить. В этом смысле они жестоки друг к другу. Какой-нибудь пустяк, проиграл нижнюю рубашку и не отдал – человек приговорен. И вот до нас доходит весть о том, что по какой-то причине кто-то из воров настаивает убить Шурика Лободу. Я бросился к Дьяку: – Петя, я тебя умоляю, напиши «нет». Надо сберечь этого человека! Когда, повторяю, мы с Петькой добежали от своей шестой камеры до «нулевки» и раскидали склонившихся над Шуриком, все было кончено. Тем не менее я всегда знал, что в случае опасности, нависшей над друзьями, всегда можно рассчитывать на Петьку Дьяка. (Из книги В.И. Туманова "Все потерять - и вновь начать с мечты...")
