9-го мая 1945 года конвоиры сообщили нам о победе нашей Родины над фашистской Германией. Мы порадовались, теша себя надеждой на грядущее облегчение нашей участи. Но этот день преподнес нам совсем иной сюрприз. В вагон впустили крупного плотного мужчину в темно-синем бостоновом костюме, в хромовых сапогах и брюках навыпуск. — Эмир! Курбанов! Какими судьбами? — бросились к нему навстречу блатные. — По случаю нашей победы над фашистами выпустили из изолятора. Я и попросился в десятый вагон, к корешам... Ну, как у вас с куревом? — Туговато! Кончилось. — Что ж так плохо? А у меня есть! — Откуда? В изоляторе? — Сначала было скучно. Я в наручниках. Паёк штрафной. Но через пару дней подсадили ко мне фраера. С меня наручники сняли, ему надели. Сидор у него с продуктами оказался. Обшмонал его, и курево нашлось. Я сижу, жру, покуриваю, а он на меня с уважением поглядывает. К концу второй недели восемь фраеров в изоляторе набралось, некоторые с торбами. — Я их так приучил, — продолжил он: — сидора с воли сразу же конфискую. Пайки и баланду приносят. Я сижу, хаваю, а они и пикнуть не смеют, пока не кончу. Как поем, закурю, говорю им: «Теперь можете жрать!» И полный порядок. Ну, а у вас как? — Хреново! Запасы кончились. — Неправильно живете! Если будете жрать как фраера, то к концу поездки они вас пинать будут, а вы ответить им не сможете. — Ну а что делать? — извечный вопрос задал один из его коллег. — Со стороны жратвы не достать! — Получаете жратву на вагон? Вот и распределяйте по справедливости, что кому положено! Идея понравилась многим. Лишь один старый вор слабо сопротивлялся — мол, пайка заключённого священна! — Это когда ты можешь достать жратву со стороны. Тогда мне его пайка и на хрен не нужна. Но в вагоне, когда ты целый месяц заперт, совсем другое дело, — парировал его доводы Эмир. — Вор всегда должен быть в полном здравии и силе. Силу его должны уважать. А то не ровён час, дойдет вор на этапе «до ручки» так, что считаться с ним никто не станет... Ну, хорошо! Распределением жратвы займусь я сам. На том и порешим. Вот ты... и ты, будете принимать жратву, — заключил Эмир, указывая на двух молодых парней из подрастающего поколения воров, внимательно следивших за каждым словом нового наставника. И порядок сразу изменился. Молодые воры — ученики прогрессивного учения о справедливом распределении еды — принимали наш этапный паёк, и вместо приварка нам доставалась теперь лишь тёпленькая водичка. Сверху в миску собирался жир, затем, не доставая дна, черпалась для нас юшка. Блатные и их ученики съедали гущу со дна, сдобренную жиром. При раздаче хлеба каждый день теперь шести паек «не хватало». Зато, на другую сторону вагона на шесть воров передавались девять паек, столько же доставалось и соседям Эмира. Мы же получали через день-два по полпайки. Бывших военных, как своих прежних соратников по фронту, Эмир щадил, и по полпайки они получали реже. Воду тоже, чтоб не опухли и не бегали слишком часто к параше, давали нам по полкружки, а остальную в ведёрке подвешивали под потолком, и без разрешения наших законодателей никто не смел к ней прикоснуться. Эмир любил чистоту и утром каждый день у параши мылся. Проходя по вагону, он наступал на лежащих на полу людей как на сорную траву на лугу. Перед ним все стремились сжаться, раздвинуть место для его сапог. Сняв пиджак и рубашку, он начинал плескаться. Прихлебатели подавали ему розовое мыло, сливали на руки водичку. — Вот ты моешься, расплескиваешь воду, а я пить хочу, и ты не даёшь мне напиться! Мне ведь тоже положено! — возмутился бывший капитан. Эмир перестал мыться, с изумлением посмотрел на капитана. Затем подошёл к нему и осадил наглеца мощным ударом в лицо. Обагрённый кровью, капитан отвернулся, закрыл лицо ладонями и прижался к полу вагона. А Эмир продолжал хладнокровно топтать его сапогами, нанося удары по голове, по спине: — Ах ты, паскуда! Ему положено!.. Я с детства по колониям, тюрьмам и лагерям... А ты, фашист, первый раз в лагерь попал и уже претензии предъявляешь! Никто из военных — товарищей капитана по несчастью — не сдвинулся с места, не проронил ни слова. Воля их была давно подавлена: и фашистскими концлагерями, и тюрьмами и следствиями на родной земле. И что могли они сделать против двенадцати «здоровенных лбов» и готовых в любую минуту прийти к ним на выручку молодых соратников? Устав, Эмир, обратившись к ученикам, сказал: — Дайте ему воды! Пусть вымоет лицо и напьётся. Капитан послушно пошёл к параше, смыл кровь с лица и попил воды. — И запомни на всю жизнь: тебе положено только то, что я дам! — повторил Эмир. Мы съедали свои полпайки безропотно. Но однажды молодой парень — западник (из Западной Украины) — сказал: — Я полпайки не возьму! Но уже не добавил: «Мне положена целая». — Не хочет, пусть не берёт. Не давайте ему ничего, — равнодушно произнёс Эмир. Днем, когда дверь открылась и в сопровождении конвоя обслуга поезда принесла нам баланду, лишённый пайки парень быстро пробрался к дверям и, обратившись к начальнику конвоя, сказал: — Мне не дали сегодня пайку! — Как не дали? — удивился тот. — Позвольте, я скажу! — вмешался Эмир и, указав на одного из своих молодых худощавых соратников, продолжил: — Вот у него заболел живот. Он не стал есть свою пайку и положил её возле окошка. У нас чужого никто не берёт. А он взял! И мы всем вагоном порешили: не давать ему украденную пайку. Все подтвердят! Верно я говорю? — Да, да! — дружно загудели блатные. — Я провоевал всю войну! Герой Советского Союза! — продолжил Эмир. — Меня арестовали по ошибке. Я подал заявление на переследствие и знаю: меня скоро освободят, и награды вернут. А он, гад, фашист, при немцах измывался над нашим народом и сейчас у своего брата-заключённого ворует! — Какая статья у тебя? — исполненный благородным негодованием, обратился к жалобщику вояка. — 58-я. И сержант сильным ударом кулака отправил его в дальний угол вагона. Дверь закрыли изнутри, снаружи щёлкнул замок и урки дружно расхохотались: — Ну что, будешь ещё просить пайку? Так бесславно окончилась попытка найти справедливость у начальства. Воры были довольны, что парень немного развеселил их, его не били и на следующий день даже выдали целую пайку хлеба. (Павлов И.И. Потерянные поколения)
Увлекательной, полной приключений была жизнь Эмира до войны. Дела шли хорошо. В воровском мире пользовался авторитетом, «кореша» (друзья) уважали, «легавые» не беспокоили. А тут в начале войны неожиданно загребли его на фронт. Даже очухаться, отмазаться не успел. — Профессия? — спросили в военкомате. — Шофёр! — ответил наш герой, вспомнив свою давнюю страсть «покрутить баранку» и прокатиться с ветерком. Водители на фронте были нужны. Вручили ему старенький грузовичок — «газик» и дали назначение. Но воевать Эмир не собирался: это удел других. Во фронтовой неразберихе первых дней войны воровским чутьем он легко нашёл надежных корешей с опытом работы по своей вольной профессии. Вот уже и «ксивы» (документы) у них сработаны чисто — ни одна комендатура не подкопается. И пошли дела у них на лад. Приезжают в городок в прифронтовой полосе. Мол, так и так, фашисты близко — эвакуировать вас будем, и цену за проезд назначают божескую. — С собой брать только ценные вещи! — предупреждают «военные». Отъедут на несколько десятков километров, остановят машину в укромном месте, выйдут вооруженные бандиты и приказывают пассажирам: — Слезайте с машины, ценные вещи и деньги сдавайте нам. Далее пешком пойдете: тут уже недалеко. Проверят, как бы не забыли чего-нибудь второпях беженцы, пожелают им счастливо добрести до места, и снова в путь — на поиски новых приключений. Долго фортуна улыбалась друзьям, но в конце войны изменила и Эмиру. Как не крутился, не изворачивался, а срок ему всё же намотали. Но он тут же накатал жалобу на незаконное осуждение и вручил начальству. Проходит месяц, другой. Сидит Эмир в следственной камере Лукьяновской тюрьмы. Передач подследственные лишены, прозябают на тюремном пайке. А рядом в камерах осуждённых фраера передачи получают, единомышленники Эмира сидора курочат, гужуются. Затосковал наш герой, стал проситься в камеру к собратьям по ремеслу: мол, так и так, осуждённый я, переведите в камеру к ним. Признало начальство свою ошибку и перевело. Друзья встретили радостно, почётное место выделили, пирушку устроили. Да недолго радовались: через две недели стали набирать заключённых на этап. Замели подчистую всех, и Эмира вызвали. — Нельзя меня на этап! — обратился он к надзирателю. — На пересмотре моё дело. Вот-вот освободят: неприятности у вас будут! — Освободят, так на этапе и в другом лагере найдут! И вот уже в сопровождении начальника этапного конвоя надзиратель с личными делами заключённых в руках вызывает всех на этап. Вызывает и Курбанова. Эмир молчит. — Ты чего молчишь? — обратился к нему надзиратель. — Выходи с вещами на этап! — Не Курбанов я, Петров! — Выходи! Тебе сказано. — Гражданин начальник! — обратился он к начальнику конвоя. — Они что-то напутали. А теперь меня хотят отправить на этап вместо какого-то Курбанова. Знать я такого не знаю! — Не возьму я его! Разбирайтесь с ним сами, — решил начальник этапного конвоя. Тюремщики ушли, но часа через два вернулись. В личном деле Эмира к его прежним многочисленным фамилиям добавилась еще одна: «Петров». — Петров! — вызывает надзиратель. Эмир молчит. — Я к тебе обращаюсь! — Не Петров я, а Сидоров! На этот раз Эмиру надели наручники и вывели в тюремный двор. Этап уже ушёл на запасной путь, и заключённых погрузили в вагоны. Но паровоз ещё не прицепили. Эмира в наручниках в легковой машине начальника тюрьмы доставили к составу и водворили в изолятор, где он и просидел до Дня Победы. (Павлов И.И. Потерянные поколения)
Всем Людям по привету. Было много вопросов к этому магало, когда за лукьяном смотрел. Вывез неизвестно как. Там и мусора и условия, в которых находился он с пристяжью и остальные арестанты ..
Добренького здравия! В 1953 на 3 лагпункте Камышлага был прошляк Левка Жид одесский, 1921 г.р. (воровал с 12 лет, после смерти родителей от голода) и Вор Натан Крутоног, 1908 г.р.(в 1943 был в Усольлаге, откуда с разрешения воровской сходки отправился в штрафной батальон (мотивируя это тем, что хотел отомстить фашистам за смерть всех своих близких в еврейском гетто). С 45 по 48 жил и воровал в Италии с местными ворами. В 48 перебрался в Израиль. В 52 находился в Лукьяновской крытой. В 53 в Лефортово осудили на 25 лет-отправили в Камышлаг. Так же в лагере в том году находился писатель Лев Гумилев. (Из воспоминаний Эфраима Вольфа)