Производство: с.х.(полеводство и животноводство), лесозаготовки, угледобыча, договорные работы с Союззолотом, дорожное стр-во, в том числе лесовозной ж/д ветки Итатка—Ксеньевка—р. Чулым (42,5 км), Нифантьевского шоссе (174 км, в Туруханском кр.), Горно-Шорской ж.д. и Чуйского тракта, обеспечение Стр-ва № 392 в г.Кемерово рабочей силой [14], стр-во кирп. з-да в Мариинске, обслуживание кирп. з-дов, Яйской швейной ф-ки, рыболовство, выпуск швейной, трикотажной, валяльной, овчинно-шубной, кожевенно-обувной продукции, металлообработка
22 июня 1949 года ВАСИЛЬЕВ он же ПАНКОВ, он же ЯКОВЛЕВ и СЕВОСТЬЯНОВ, отбывая срок уголовного наказания в Сиблаге и содержась в следственнм изоляторе, по обоюдному сговору, вооружившись железной крышкой от кадушки, на почве бандитских побуждений напали на заключенного ХАЧАТУРЯН, которому нанесли множество ударов, в результате чего тот сразу же умер.
События лета 48-го живо напомнили о хрупкости моего благополучия... Этап собирали жуткий: не то в Ленинск-Кузнецкий, не то в Прокопьевск — на уголь. И самое главное, что лагерь там новый ставят. Что это значит, можно было представить: забор, колючая проволока, вышки, а внутри, можно сказать, ничего, разве что одни палатки; и в куче одной и фраера, и воры в законе, и суки — все вместе. Ясно, что народ соберется самый отпетый — этап формировался из внутренних резервов, и шел не только рабочий цвет — каждый начальник в первую очередь старался избавиться от самых неугодных и беспокойных... А в декабре, можно сказать, на наших глазах разыгралась страшная кровавая драма. В Карзоне собралась довольно большая группа воров в законе, а в рабочей зоне накопилось человек двадцать так называемых сук. Ссученные — это воры, которые отошли от строгого воровского закона, пошли на сотрудничество в той или иной форме с лагерной системой. Узнав, что им, может, придется пойти в один этап и в один лагерь, "суки" (среди них были и три женщины) забеспокоились и стали требовать от начальства, чтобы их вместе не отправляли. При том перевесе, который был у воров, это равносильно верной смерти. Но начальство не отвечало. "Суки" находились в одном бараке с "мужиками", еще с вечера они разработали план действий, кое-чем запаслись. А утром, когда принесли хлеб, они забили и заложили двери, забрали все пайки себе, быстро разобрали печи на кирпичи, затем скомандовали всем мужикам лечь на нары лицом вниз и по одному их стали раздевать чуть ли не догола; отобранную одежду сложили в каморке старосты. Расставили мужиков против каждого окна, велели стоять и ни в коем случае не оборачиваться. А если снаружи к окну кто-нибудь будет приближаться, швырять из окон кирпичами. Бараки были врыты в землю, как полуземлянки, и небольшие окна возвышались невысоко над землей, как бойницы. А сами суки — у всех, конечно, оказались ножи — с грозными криками бегали по всему бараку за спинами у мужиков и покалывали тех, кто мешкал подчиняться их командам. Скоро все окна оказались разбитыми. Послали пожарных, которые в окна поливали водой. Печи, разумеется, не топились — были все разобраны, а стояли морозы. Суки все ловко предусмотрели — страдали, конечно, мужики, раздетые, голодные, промокшие, не смевшие и отойти от окон. А одетые тепло суки бегали по бараку, а если и попадали под воду, то шли в кабину переодеться в сухое. Взять их было нельзя — на всякое приближение летели кирпичи. Мерзавцы требовали прокурора, кричали, что ни за что на этот этап не пойдут. Что было делать? Пообещали, прокурор приедет завтра, к обеду, и уломали сук перейти в баню. Они перешли, но вместе с мужиками — от себя их не отпустили. Ночь провели в бане. Прокурор к обеду не приехал. И тогда вся эта подлая процедура снова повторилась в бане. Узнав, что суки подняли бунт, заволновались честняги в Карзоне: — Пустите нас! Мы их руками возьмем! И начальство не нашло ничего лучшего, как открыть Карзону. Около десятка воров высыпало за ворота, раздобыв где-то топоры. Среди них был и какой-то "фраер", сапожник-армянин, которому суки чем-то уж больно насолили. Особенно злобствовал он против Изы Голянда — парикмахера из одного с ним лагеря. Начался штурм. Я попытался было выйти на улицу, но возле каждого барака стояли самоохранники с палками и загоняли всех внутрь, чтоб не было зрителей. Воры начали ломиться в баню. Суки выскакивали из окна и изо всех сил бежали к вахте. Кому удавалось добежать, тех у вахты обрабатывали палками самоохранники, кто не успевал — тех рубили начисто. Хотя сук было больше, но у них — только ножи, а у воров — топоры, да они и духовитей, и злее. Уж больно много пакостей было на счету у этих сук, да и начальство, видимо, решило от них отделаться, как от уже использованного, ненужного балласта. Изу Голянда свалили возле самой бани. У него и раньше голова была пробита — череп прикрывала какая-то железная пластинка, а теперь он лежал на снегу и хрипел, исходя кровавой пеной. Сапожник, пробегая мимо, заметил, что тот шевелится. — А-а, сука, живой еще! И хрясть-хрясть его топором по груди. Потом Голянда еще ногами топтали. Тела вывозили навалом на телегах. Были и выстрелы — стреляли неизвестно куда и зачем. Наверное, для самоуспокоения. Вольняшки подойти ближе боялись и всю храбрость обрушивали на высовывавшихся из бараков фраеров. Из барака мы, конечно, многого видеть не могли, но к нам в стационар попал один старик, который был среди заложников, — его в бане случайно ударили ножом в ногу. (Горчаков Г.Н.: Воспоминания)
Если в лагере сильнее группа сук — воры молчат "в тряпочку". Выжидают. Если блатные в большинстве — суки гибнут. МВД, устав от выбрыков и одних, и других, часто путаясь в сети их шантажа, нарочно разжигает эту вражду. Насколько больше чекисты запутываются в тенетах сделок с уголовниками, настолько больше они подливают в огонь масла. В начале 1947 года начальство Сиблага решило отделаться от известной группы сук и выхлопотало разрешение послать их дальним этапом на Колыму. Для сук это было равносильно смерти. Этим же этапом слали несколько блатных. Этап соединялся с транзитным, которым отправлялся преступный мир из других лагерей, и суки знали, что, как только они окажутся в вагоне с ворами, их всех передушат и перережут. Суки наотрез отказались ехать. Пользуясь еще недавним привилегированным положением, они захватили в свои руки баню Марраспреда, забаррикадировались, набрав горы кирпичей, кухонных ножей, ломов и других смертоносных предметов. Пятьдесят человек сук — группа достаточно большая. Собрав военный совет, чекисты, злые, как осы, что проморгали действия своих вчерашних покорных слуг, решили действовать своими средствами. Весь надзор-состав окружает баню и предлагает сдаться без боя. В случае отказа, грозит открыть стрельбу из автоматов и винтовок. — Врешь! Стрелять не смеешь! Это против закона! — кричат суки. Они правы. Стрелять в зоне запрещено. За один выстрел весь чекистский состав может попасть на наше положение. Предложили прислать парламентера, но осажденные отказались. Тогда у чекистов остался один, но блестящий выход: натравить блатных на сук. По баракам, в которых на мягких матрасах, в окружении одалисок и чуть ли не под опахалами, скучали уголовники, разошлись надзиратели. — Хотите повеселиться? Вот вам ножи, ломы и топоры! — предложили они. — Нужно сук немного почистить. — А кто отвечать будет? — оживившись, спросили урки. — Никто. Так сойдет. Судить не будут! Чекисты отлично знали, что на 50 сук набросится пара сотен озверелых, давно жаждущих крови волков. Я был свидетелем этого страшного боя. Вероятно, в престарые времена могли происходить такие битвы между враждебными племенами железного века. В атаку пошли не только мужчины, но и женщины. Налитые кровью глаза. Пена в углах рта, разинутого в экстазе. В руках сжаты длинные, острые ломы, топоры и ножи, привязанные крепко проволокой к длинным палкам, как пики. Особенно омерзительны были блатные подруги. Ими овладело какое-то безумие, массовая истерия. В момент на здании бани не остается ни одного целого окна. Суки отстреливаются метко бросаемыми кирпичами, но им не устоять. Их головы разбиваются страшными ударами, как яичные скорлупки, брызжет мозг, фонтаном льется кровь из горла, перерезанного, как у цыпленка... Бараки работяг охранялись чекистами, которые боялись, как бы и эти смирные овечки не озверели и не пошли мстить и одной и другой воюющей стороне за все обиды, кражи и увечья. Бой продолжался недолго. На поле его осталось свыше сорока человек. Тридцать - одних сук. Остальные выскочили и бежали под защиту флага МВД, т.е. прямо в руки надзор-состава, который на следующий же день упрятал их в эше-П0н и послал на смерть. Из вагонов не вышел ни один. Всех на следующей остановке вынесли ногами вперед. Чекисты потирали руки. Слова у них нет. Не прошло и месяца, как пришел приказ из Центрального Управления Сиблага: всех воров, принимавших участие в сражении, срочно отправить в другой лагерь, где суки были в перевесе. Результат ясен. О нашей бойне пошла молва по всему краю. (Краснов Н. Н. (младший). Незабываемое: 1945–1956)
20 ноября 1946 года холодные и сырые трюмы теплохода «Советская Латвия» были до отказа забиты живым грузом. Корабль взял курс на Магадан. Левая сторона трюма была занята двухъярусными нарами, наспех сколоченными из сырых неструганных досок. Нары были заняты теми, кто первыми попали в трюм. Конечно, основная площадь была занята блатными. На оставшейся площади вповалку расположился остальной люд. Кто где стоял, там и сел на мокрый стальной настил. Под узкой стальной лестницей, ведущей вверх на палубу, стояла огромная деревянная бочка — параша. Вот в эту парашу мы, тысячи людей, должны были испражняться. Снимай штаны и лезь на бочку. А за что держаться-то? Человек не воробей, лапками не уцепишься! Ничего, приспособишься! На то ты и человек. Почему-то во все времена в тюрьмах и лагерях горбушка считалась более престижной пайкой, чем серединка. Я никогда не считал горбушку лучшей пайкой. Я даже мог обменять ее на серединку своему соседу. Потом к нам в трюм бросили сверху несколько рогожных мешков, наполненных рыбой. Соленая треска, без голов, крупная, но соленая до потери сознания. Как ее есть? Воды-то нет. На третий день сверху спустили резиновый шланг и полилась вода. Наливай, у кого есть посуда. А посуды-то ни у кого не было. Шланг хватали руками и струю воды направляли в рот. Не успел глотнуть пару глотков, как шланг из твоих рук вырывали другие. Прошло минут десять, и водопой кончился. Некоторые успели намочить рукав бушлата или телогрейки. Тем повезло! Они еще долго сосали намоченный рукав. Самыми счастливыми были те, кто успел набрать воду в обувь. Вы знаете, какое это удовольствие — пить воду из собственного сапога или валенка! Один из блатных по кличке «Толик-Полуцветняк» подарил мне трехлитровый котелок, который я при «водопое» наполнил водой. Этот «полуцветняк» в Новосибирском концлагере был членом нашей сапожной бригады. Он, конечно, лежал на нарах, пользуясь правами вора. Во время штурма сучьего барака в Находке ему засадили нож под ребро, он прямо из больницы пошел на этап. (Из книги Д.Е. Алина "Мало слов, а горя реченька… : Невыдуманные рассказы")
Одной из самых беспощадных слыла команда Васьки Пивоварова, созданная в Караганде (Карлаг) из отпетых уголовников, провинившихся перед преступным миром и не имевших другого шанса выжить, кроме как вместе с лагерными властями сломать хребет «законному» воровскому сообществу. Васька Пивоваров, говорили мне, сам был вором и попал в штрафные батальоны. Повоевав и снова попав в тюрьму, он полностью перешел в услужение к чекистам. Никто не знал, какова на самом деле была численность этой команды, но предоставленные ей властями почти неограниченные права позволяли бандитам действительно наводить страх на лагеря, на управления лагерей, даже если в них содержалось по 30 — 40 тысяч человек. В команде попадались фронтовики, чаще всего из штрафных батальонов. Совершив на воле тяжкие преступления, получив за них по 25 лет и не имея шансов на освобождение, эти люди пошли на сотрудничество с администрациями лагерей, дававшими им работу — комендантами, нарядчиками, бригадирами, другими разнога уровня начальниками. В их руки власти передавали жизни огромной армии заключенных, старавшихся быть в стороне от властей и от головорезов. Суки были в каждом лагере. Цель поездки по лагерям особых команд, вроде пивоваровской, состояла в демонстрации силы «сучьей власти» и в окончательном, любыми средствами, подавлении авторитета воров. Не политические, а именно «честные воры» выступали в основном организаторами противостояния, возмутителями спокойствия и держали в напряжении всю систему исправительно-трудовых лагерей. Это я стал понимать, когда после пожара в изоляторе на Новом меня увезли в «малую зону» — так называлась пересыльная тюрьма на окраине Сусумана. За высокой оградой были проложены узкие деревянные тропы, с обеих сторон огражденные колючей проволокой, они вели к баракам. В полутемных коридорах видны были металлические двери камер. Даже после переполненных лагерных ба раков привезенные сюда заходились в кашле и задыхались. Спертый, прогорклый, едкий воздух был настоян на хлорной извести единственном предмете первой для зоны необходимости, который завозили в достатке. В одном из бараков, куда меня поместили, я услышал о появлении группы Васьки Пивоварова. Группа уже прошла Воркуту, Сиблаг, Норильск, Ангарлаг, Китой и другие зоны Севера и Восток и теперь пришла на Колыму. Методы пивоваровцев были такими же, как у подручных Иване Фунта, когда те трюмили воров перед воротами пересылки в Ванино. Но масштабы здесь были много крупнее. Я не принадлежал, повторяю, ни к ворам, ни к сукам, был сам по себе, сближался только с людьми, мне симпатичными. Чаще всего это были политические (о них я еще расскажу) или воры. Самостоятельность давала мне преимущества, но раздражала тех, кто предпочитал держаться клана. У пивоваровцев не было повода меня трюмить, но, вероятно, кто-то хотел со мной расправиться и им подсказал. На меня натравили Ваху — одного из приближенных Васьки Пивоварова. Он был широк в плечах и славился тем, что без промаха бил ножом соперника в сонную артерию. Брезгливый к людям, Ваха выглядел довольным, видя трупы. В тот день по непонятной мне причине я был вызван из камеры тюрьмы в «малую зону». Позже один из надзирателей, Сергей, расскажет мне, что это было сделано специально, но предупредить меня он не сумел. В дверях я увидел Ваху и надзирателя. Они перешептывались, бросая на меня взгляды, не предвещавшие ничего хорошего. Улыбающийся Ваха разбитной походкой двинулся ко мне. Держа обе руки за спиной, конечно же — с ножом, он подошел вплотную. У меня мелькнула мысль: может быть, у него два ножа? И куда он ударит — в шею своим коронным или подлым ударом ниже пояса? Еще, быть может, мгновение — и меня не будет. Вложив в удар всю накопившуюся злость, я опередил его взмах на тысячную долю секунды, и нож попал мне не в шею, а в правое плечо. Ваха отлетел к стене и стал сползать между окном и нарами. Но нары не дали ему упасть на пол, я наносил удары справа и слева, одной рукой справа в челюсть, а слева удары приходились по виску. В бараке полное оцепенение. Вбежали еще несколько надзирателей. Это спасло Ваху от смерти. (Из книги В.И. Туманова "Все потерять - и вновь начать с мечты...")
Доброй ночи! Уважаемые Прайм-Крайм, приношу извинения, здесь ошибка. Янга – это не Краслаг и к одноименным прииску и реке в Восточных Саянах отношения не имеет. «Янга» – так официально назывался ОЛП Севураллага и находился, судя по топонимике, в 50-ти км к северу от Сосьвы…….Что касается Рябого, то это Рябов Виктор П., 1924 г.р., судим 6 раз, из них последний в 1952 г. на 25 лет по ст. 58-8 и 58-9 (стали давать за покушение/убийство сотрудника ИТЛ). ……22 апреля 1954 г. в 3-е л/о Степлага (п. Кенгир, Карагандинская обл.) привезли черный этап с 494-мя уголовниками-рецидивистами - штрафниками Сиблага (г. Мариинск) и лагерей Колымы, во главе которых были Глеб и Рябой. (Слученков Энгельс Иванович, погоняло Глеб, 1924 г.р., ур. с. Борки Шацкого р-на Рязанской обл., русский; в 1945 г. осужден в/т 3-й Ударной армии по ст. 58-1 «б» (за службу в РОА) на 10 лет, отправлен на Колыму; в 1948 г. осужден в/т войск МВД при Дальстрое по ст. 1 ч. 2 Указа ПВС СССР от 04.06.1947 г. на 10 лет; в 1952 г. осужден лагсудом Озерного ИТЛ (г. Тайшет, Иркутская обл.) по ст. 58–10 ч. 1 и 58–11 (за организацию в июне 1950 г. подпольной группы з/к Озерлага, с целью оказания сопротивления администрации) на 10 лет.) В планах мусоров было разбавить и дезорганизовать сплотившийся контингент Степлага, состоявший из украинских и прибалтийских националистов и военных с 58-й. В результате прибывшие уголовники добили режим, и в Степлаге произошло самое крупное восстание заключенных в истории Союза с волынкой почти на полтора месяца. Среди организаторов, после лидера политиков, бывшего военнопленного подполковника Кузнецова, 2-ым номером стоял Глеб, представлявший бытовиков. Рябой держал собранных в ШИЗО активистов и стукачей. Восстание подавляли, как правильно писал уважаемый Алтай, регулярными войсками с танками Т-34, которые давили людей. По воспоминаниям очевидцев, когда схватили Глеба, мусора его ломали, подкидывая и роняя об землю. Судили всех закрытым судом, о котором известно только, что Кузнецов получил ИМН с заменой на 25. Через несколько лет он был реабилитирован и освобожден.
